Век Филарета

От академии у Спасского осталось впечатление благоприятное, однако же в товарищах он видел там явное повреждение нравов: они ходили в театр, во вражее сборище, дабы от демонов театральных во плоти иметь пользование, посещали собрания в домах светских людей, после чего обсуждали увиденное и услышанное, порождая рассказами соблазны и искушения. Делалось сие с несомненного ведома ректора, кстати, заставившего зачем-то студентов учить язык еретиков-англичан. Слава Богу, что Он увёл его из сей обители нечестия!

Помимо лекций по церковным уставам в семинарии Спасский был рекомендован в качестве учителя орловскому помещику средней руки Бочкарёву, давая двум его дочкам уроки Закона Божия. По вторникам и субботам он отправлялся пешком (на извозчика денег никак недоставало) в конец Офицерской улицы, где на втором этаже неказистого дома близ Владимирской церкви его ожидали с волнением.

Своей учёностью и суровым видом Спасский произвёл на учениц сильное впечатление. Он был угрюм и мрачен даже за чайным столом, когда его угощали после уроков. Сам Бочкарёв и его жена несколько побаивались строгого учителя и оттого более уважали его. Иногда они присутствовали на уроках и не могли не восхищаться Спасским, который на память цитировал Ветхий и Новый Завет на европейском и греческом языках, поначалу неясно, но затем всё более одушевляясь, горячо обличал неверие – главный порок века сего.

Спасский как бы нисходил до них со своими объяснениями, и тем большее доверие они чувствовали к нему. С этим учителем невозможно было поболтать о картишках, модных журналах, интригах австрийского двора, амурных делах соседа по имению, о сплетнях, донёсшихся из высшего света. В глубине души Бочкарёвы действительно тянулись к познанию сокровенных тайн жизни, и Спасский открывал им за привычными церковными обрядами и словесными формулами огромный духовный мир. Правда, почему-то страшно и неуютно было в этом мире.

– …Бегите от чтения романтических и иных вольнодумных сочинений! – вещал учитель за чайным столом. – Сие суть собрание ядовитое сущих мерзостей, заползающих в уши и глаза наши. Что можно прибавить к Священному Писанию? Ничего! Святые отцы оставили нам своё толкование неясных мест, и жизни человеческой недостанет для постижения сих глубин. Разврат и неверие гнездятся во всех тёмных углах души нашей, дома нашего, самого города… А Страшный Суд близок! И тогда выползут из нас все наши мерзости и обовьют нас страшными объятиями своими!

Младшая девочка заплакала.

– Плачь! Плачь, дитя, о нас, погибающих! – грустно сказал Спасский.

Ощутимой в его словах твёрдой вере трудно было не поддаться. Бочкарёва предложила всё же отказать ему, ибо дочки стали плохо спать от ночных кошмаров, но Бочкарёв, напротив, увеличил ему жалованье. К немалому удивлению помещика, учитель от прибавки отказался.

Спасский не был корыстолюбив. Он искренне видел своё призвание в служении Богу, но колебался в формах воплощения. То думал об уходе в неизвестную обитель и молитвенном служении там до последнего вздоха, то возгорался ревностию к борьбе с врагами православия. Последнее в нём поддерживал архимандрит Иннокентий, и мечты о далёкой обители сами собою ушли.

– Какие ты книги читаешь? – как-то спросил его Иннокентий.

– Никаких, кроме Библии, – твёрдо ответил Спасский. – Терпеть не могу книг мирских.

Отчасти он лукавил, ибо книгами действительно пренебрегал, но со вниманием выслушивал рассказы о сочинениях, связанных с верою. Дошёл до него слух о какой-то книге о судьбе будущей Церкви. Книгу якобы достать было решительно невозможно, а читали её даже в Зимнем дворце. Спасский достал-таки сие толкование Штиллинга на Апокалипсис, прочитал за одну ночь и пришёл в ужас как от содержания, так и от того, что осквернился нечестивым знанием. Книгу он поскорее отдал, чтобы никто не увидел её в его руках.

Искушения не отпускали. В Великий пост он едва ходил от голода. И не хотел, а взял от смотрителя семинарии книгу Якова Бёма «Путь ко Христу». Читал, читал – вдруг тяжесть в голове И. мрак в уме, ужас объял его, и холодная дрожь сотрясла тело. Показалось, будто кто сдирает с него кожу. Вскочил, бросил книгу на пол и плюнул на неё трижды.

– Сеть вражия! Сгинь, ересь, мрак неверия!

Отцу Иннокентию после сказал, что книгу Бёма нашёл «блевотиной скверного заблуждения, прямо бесовским учением».

Архимандрит Иннокентий подогревал такое умонастроение Спасского, готовя из него борца за православие, но не видел, что к смирению и самопожертвованию обличителя примешаны ущемлённое с младых лет самолюбие и нарождающееся честолюбие.

Ректора семинарии пугало обилие нахлынувших на Русь заморских проповедников, которые вошли в моду и принимались на высшем уровне. Протестанта Линдля и баварского неокатолика Госнера принимали государь и князь Голицын. Публика ломилась на их проповеди. Отец Иннокентий, которому подошла очередь проповедовать в лавре, решил вступиться за веру.