Век Филарета

– И что же, верно, что к нему каждый день приходит доктор для освидетельствования?

– Да. Раз при мне пришёл, так Пётр Яковлевич посадил его с нами чай пить.

– А верно говорят, будто Чаадаева велено каждый день обливать холодною водою?

– Княгиня, да неужто вы верите в такие басни?..

Владыка читал и опубликованное, и другие письма Чаадаева, не раз принимал его. Крайности воззрений басманного философа уходили слишком далеко от истинного православия, но всё же беседы с отставным кавалергардом доставляли митрополиту немалое удовольствие. Чаадаев обладал широкими познаниями, был сведущ в новейших философских течениях Европы, причём всё это не оставалось у него лишь набором мёртвых познаний. Острый критический ум переосмыслял идеи западных мыслителей применительно к текущему моменту, к России, к православию.

Владыка никак не мог принять явную склонность философа к католицизму, однако ему близки оставались мистические мотивы в богословских построениях Чаадаева. «Иные относили великие сказания Апокалипсиса к определённым временам, – как-то рассуждал Чаадаев, – толкование смешное или, лучше сказать, бестолковое! Мысль Апокалипсиса есть беспредельный урок, применяющийся к каждой минуте вечного бытия, ко всему, что происходит около нас…» Столь живое восприятие Писания, увы, встречалось нечасто в дворянской, да и духовной среде. «Есть только один способ быть христианином, это – быть им вполне», – сказал Пётр Яковлевич как-то в Английском клубе. Разделял митрополит и мысль относительно уклонения западной Церкви в социальную область, в то время как Православная Церковь всё более живёт в области духа.

Княгиня Софья Сергеевна Мещёрская до сих пор с холодком относилась к митрополиту Филарету, не желая простить ему будто бы «участия в устранении» владыки Иннокентия Смирнова в Пензу. С Чаадаевым у неё было давнее приятельство. Владыке показали одно из писем философа, адресованное княгине и посвящённое значению Священного Писания, теме, неизменно занимавшей Филарета. «Да, Библия есть драгоценнейшее сокровище человечества, – писал Чаадаев. – Она – источник всякой моральной истины; она пролила на мир потоки света, она утвердила человеческий разум и обосновала общество… но остережёмся, как бы нам не впасть в идолопоклонство букве… Никогда Божественное Слово не могло быть заточено между двумя досками какой-либо книги; весь мир не столь обширен, чтобы объять его; оно живёт в беспредельных областях духа, оно содержится в неизречённом таинстве Евхаристии, на непреходящем памятнике креста оно начертало свои мощные глаголы». Право, по глубине мысли и воодушевлённому красноречию это не уступало сочинениям епископа Иннокентия Борисова, считавшегося первым российским проповедником[38].

Князь Сергей Михайлович Голицын с улыбкою рассказывал, что в Петербурге все посмеиваются над укоренившимся в Москве обычаем петь «олилюй» и «Господи помилюй».

– …Я им отвечал словами нашего владыки: как бы ни пели, лишь бы от души.

– Ваше высокопреосвященство, – подчёркнуто почтительно обратился к митрополиту Дмитрий Петрович Горихвостов, – слышал, что вас можно поздравить с появлением внучатого племянника!

– Откуда же вы слышали? – недовольно насупил брови Филарет. Он не любил публичного обсуждения своей личной жизни. Впрочем, нынешнее событие воистину порадовало его. – У племянника моего Александра, год назад принявшего сан иерея, родился сын.

– Как же назвали малютку? – оживились дамы.

– Филаретом, – не сдержав довольной улыбки, ответил митрополит.

Разговор в гостиной перебрасывался с темы на тему, пока владыка не предложил пройти в столовую. Гости заняли места на стульях вокруг круглого стола, не считаясь чинами, но помня о них. Тихо и благоговейно прочитал владыка «Отче наш» и благословил трапезу.

Чего только не было на столе! День выдался скоромный, и потому рядом с грибами, сёмгою и осетриною лежали рябчики, паштеты из гусиной печёнки, к бульону подали маленькие, на один укус слоёные пирожки с мясною начинкою, после рыбы подали телятину с цветной капустой. На столе возвышались бутылки с французскими и рейнскими винами и старинные штофы с настойками. Стоящие в вазах цветы наполняли столовую приятным ароматом.

Виновник торжества лишь на несколько минут присел к столу, выпил рюмку мадеры, настоянной на горьких травах, съел немного икры да пирожок и, поднявшись, обходил стол, радушно потчуя костей.

Разговор не был общим. На одном конце стола Андрей Николаевич Муравьев рассказывал о своих встречах с антиохийским патриархом, по соседству дамы с жадностью слушали подробности несчастного происшествия с поэтом Пушкиным, жена которого симпатизировала красавцу Дантесу, что и послужило причиною роковой дуэли; добрая старушка Елизавета Сергеевна Наумова ободряла свою знакомую Герард, переживавшую за дочерей. Горихвостов излагал своему соседу, викарному епископу Виталию, подробности об устройстве им богадельни для вдов духовного звания. Татьяна Борисовна Потёмкина рассказывала, как скоро идёт восстановление Зимнего дворца после сильнейшего пожара.