Ведомые (ЛП)

Секунду я думаю, что он не ответит. Но затем в его глазах вспыхивает вызов, и Габриэль застывает, ледяные, деловые стены вырастают вокруг него. Это происходит так быстро и эффектно, что я почти слышу их призрачный лязг.

— Выглядит так, будто ты нас использовала.

С таким же успехом он мог ударить меня в живот. Секунду я не могу дышать.

— Точно. Все, что было между нами — лишь уловка, чтобы заполучить историю. Конечно, почему нет? Я могу сыграть шлюху, правда?

Я не расплачусь. Я не расплачусь.

— Не передергивай, Софи.

— Я не передергиваю. Ты прямо так и сказал. Просто уточняю твою теорию.

— Я бы не строил теорий, скажи ты мне, какого черта произошло!

Он ударяет кулаком по воздуху, словно слова вырываются из него против воли.

— Мне не нужно объяснять, что я не какая-то грязная шлюха! — кричу в ответ. — Ты должен доверять мне достаточно, чтобы не делать поспешных выводов.

— А если бы это был я? Застукай ты меня с кем-то, кто уже причинил боль твоей семье? С человеком, с которым, как ты знаешь, я был в отношениях тогда, когда причинил боль твоей семье? Ты бы и правда притворилась, что все в порядке, потому что доверяешь мне?

Габриэль смотрит на меня широко распахнутыми глазами, и мое сердце сжимается.

— Что ж...

— Нет, не притворилась бы, — перебивает он, снова ожесточаясь. — В конце концов, ты бы ожидала объяснения без нужды спрашивать о нем. И я бы в лепешку разбился, чтобы дать его тебе, — выкрикивает он. — Потому что ты заслуживала бы такой любезности. Любой заслуживал бы. А тем более от человека, которого ты...

Его рот захлопывается, и он отворачивается, проводя рукой по волосам. Сгорбленный и дрожащий, он выглядит таким побежденным, что я подхожу к нему. Потому что если ему больно, мне нужно прекратить это.

Но Габриэль не дает мне шанса. Он снова выпрямляется и поворачивается ко мне.

— Я изо всех сил стараюсь дать тебе шанс. Потому что то, что мы застали сегодня вечером, выглядело не очень хорошо. — Он взмахивает руками в беспомощном жесте. — Господи, Софи, дай мне хоть что-то, чертову кроху объяснений, чтобы я мог рассказать Киллиану.

Мое лицо горит так сильно, что, кажется, пульсирует.

— Киллиану? Думаешь, мне есть дело до того, во что сейчас верит Киллиан?

— Тебе бы стоило чертовски сильно беспокоиться о том, какого хера Киллиан о тебе думает. Благополучие группы должно быть, черт возьми, твоим приоритетом.

— Очевидно, твоим, — огрызаюсь я.

— Естественно. — Он прорезает рукой воздух. — Я их гребаный менеджер! А ты как думаешь?

— Я думала, — отвечаю дрожащим голосом, — что достаточно значу для тебя, чтобы ты не строил уродливых предположений. И что значу для тебя достаточно, чтобы ты не щадил чувства Киллиана за счет моих.

Все эмоции исчезают с его лица, и он выпрямляется во весь рост, расправляя плечи, словно собираясь с силами.

— Это реальная жизнь, Софи. Не фильм. Ты не можешь использовать это как некую проверку, чтобы увидеть, как много я слепо приму, будто это сделает меня достойным тебя.

Я стою с открытым ртом, не способная вымолвить ни слова. Проверка? Габриэль думает, что это какая-то дурацкая проверка? Но маленькая темная часть меня думает о том, а не проверяю ли я его?

Я бы объяснила все, дай он мне хоть слово вставить.

А еще мне больно, потому что он тут же предположил обо мне худшее. А как иначе? Мы лучше этого. Я отдала ему свое сердце. Я бы никогда намеренно не причинила боль ни ему, ни тем, кого он любит. Если он сейчас этого не понимает, то я не уверена, что вообще понимал.

Он продолжает говорить холодным и рассудительным тоном, с каждым словом давя мне на сердце своей гребаной логикой:

— Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь? Отдай мне должное. Я знаю тебя так же хорошо, как и ты меня. Стало ли забавным то, что ты можешь помыкать мной?

Эта боль тупая и пустая, и из-за этого почему-то еще хуже. Я закрываю глаза.

— Сначала я подлая интриганка, а теперь какая-то идиотка, наслаждающаяся тем, что вожу тебя по округе за яйца ради развлечения? Это все?

— Ты, черт возьми, не можешь быть пострадавшей стороной. Не в этот раз.

Я резко распахиваю глаза. Габриэль выглядит таким искренне расстроенным и обиженным, что не знаю, что сказать. Но сейчас я не буду извиняться, это уж точно.

— Что ж, это плохо, потому что я пострадала. И не тебе рассказывать, как мне себя чувствовать. — Делаю шаг ближе, сжимая руки в кулаки. — И прямо сейчас ты охренительно сильно усложняешь задачу не ненавидеть тебя.

Он качается на каблуках. Тишина поднимается между нами, как живое, темное существо. Когда он наконец заговаривает, голос звучит тихо и неуверенно:

— Ты всегда подталкивала меня к самовыражению. Это оно и есть. Я могу признать, что нужно жить моментом и наслаждаться жизнью. Но тебе, Софи Дарлинг, нужно, черт побери, повзрослеть и брать на себя ответственность, когда дела идут плохо. А если ты не можешь этого сделать, то в этом туре тебе нет места.

Я его слышу. Я знаю, что он прав насчет этого. Но вырисовываются также и его уродливые выводы и то, как он в них вцепился.