– Волосы сильно поседели. И этот шрам… Тем не менее вы выглядите гораздо моложе, спокойнее.
– Я здесь веду приятную, спокойную жизнь.
– Они с вами хорошо обращаются? – с тревогой спросила она.
– Очень хорошо. – У него было чувство, будто он пригласил незнакомую женщину пообедать и не знает, о чем с ней говорить. – Простите. Это звучит грубо. Но я не помню, как вас зовут.
– Вы меня совсем не помните?
– Нет.
Ему иногда снилась женщина, но та была другая. Он не помнил подробностей, кроме лица женщины и того, что оно выражало сострадание. Он был рад, что тут была другая.
– Нет, – повторил он, снова на нее поглядев. – Простите. Мне самому очень жаль…
– Не жалейте, – сказала она с непонятной яростью. – Никогда больше ни о чем не жалейте!
– Да нет, я хотел сказать… про свои дурацкие мозги.
– Меня зовут Анна, – сказала она. И, внимательно наблюдая за ним, добавила: – Хильфе.
– Фамилия иностранная.
– Я австрийка.
– Для меня все еще так непривычно… Мы воюем с Германией. А разве Австрия?..
– Я эмигрировала из Австрии.
– Ах, вот что… Да, я об эмигрантах читал.
– Вы забыли даже то, что идет война?
– Мне ужасно много еще надо узнать.
– Да, много ужасного. Но надо ли вам это узнавать? – И повторила: – Вы стали гораздо спокойнее.
– Нельзя быть спокойным, когда ничего не знаешь. – Он запнулся, а потом сказал: – Вы меня извините, но мне так много надо задать вопросов. Мы были с вами просто друзьями?
– Друзьями. А что?
– Вы такая хорошенькая. Почем я знаю…
– Вы спасли мою жизнь.
– Каким образом?
– Когда взорвалась бомба, вы толкнули меня на пол и упали на меня. Я осталась цела.
– Я очень рад. Понимаете… – и он неуверенно засмеялся. – Я ведь могу не знать о себе самых позорных вещей. Хорошо, что есть то, чего не надо стыдиться.
– Как странно, – сказала она. – Все эти страшные годы, начиная с тысяча девятьсот тридцать третьего – вы о них только читали, они для вас – история. Вы их не переживали. Вы не устали, как все мы, повсюду.
– Тысяча девятьсот тридцать три… Вот что было в тысяча шестьдесят шестом, я могу ответить легко… И насчет всех английских королей, по крайней мере… нет, это не наверняка… Может, и не всех…
– В тысяча девятьсот тридцать третьем году к власти пришел Гитлер.
– Да, теперь помню. Я много раз об этом читал, но даты почему-то не западают в память.
– И ненависть, как видно, тоже.
– Я не имею права об этом судить. Я этого не пережил. Такие, как вы, имеют право ненавидеть. А я – нет. Меня ведь ничего не коснулось.
– А ваше бедное лицо? – спросила она.
– Шрам? Ну, я мог получить его и в автомобильной катастрофе. В сущности, они ведь не собирались убивать именно меня.
– Вы думаете?
– Я человек маленький… – он чувствовал, что говорит глупо и бессвязно. Все его предположения оказались несостоятельны. Он с тревогой спросил: – Я ведь человек маленький, не так ли? Иначе обо мне написали бы в газетах.
– А вам дают читать газеты?
– О да, ведь это же не тюрьма. – И он повторил: – Я человек маленький…
Она уклончиво подтвердила:
– Да, вы ничем не знамениты.
– Я понимаю, доктор не позволил вам ничего мне рассказывать. Он говорит, что надо дать моей памяти восстановиться самой, постепенно. Но мне хотелось бы, чтобы вы нарушили правила только в одном. Это единственное, что меня беспокоит. Я не женат?
Она произнесла раздельно, стараясь дать точный ответ, не говоря ничего лишнего:
– Нет, вы не женаты.
– Меня ужасно мучила мысль, что мне придется возобновить отношения, которые так много значат для кого-то другого и ничего не значат для меня. Что на меня свалится Нечто, о чем я знаю из вторых рук, как о Гитлере. Конечно, новые отношения – это совсем другое дело. – И он договорил со смущением, которое нелепо выглядело при его сединах: – Вот с вами у меня все началось сызнова…
– А теперь вас уже больше ничего не тревожит?
– Ничего. Разве что вы можете выйти в эту дверь и никогда больше не вернуться. – Он все время то смелел, то снова отступал, как мальчик, еще не умеющий обращаться с женщинами. – Видите ли, я ведь сразу потерял всех своих друзей, кроме вас.
Она спросила почему-то с грустью:
– А у вас их было много?
– Думаю, что в мои годы их набралось уже немало. – И он весело спросил: – Ведь я же не какое-нибудь чудовище?
Но развеселить ее он не мог.
– Нет, я вернусь. Они хотят, чтобы я приходила. Им надо тотчас же знать, когда к вам начнет возвращаться память.
– Еще бы. Вы единственный след к моему прошлому, который у них есть. Но разве я должен оставаться здесь, пока я все не вспомню?
– Вам же будет трудно там, за этими стенами, ничего не помня.
– Почему? Для меня найдется уйма работы. Если меня не возьмут в армию, я могу поступить на оборонный завод.
– Неужели вам снова хочется в это пекло?