Ведьмы

Олтух так удивился, что даже бояться позабыл.

– А тебе что за корысть до великого княжения?

– Ишь ты, совсем, видно, оклемался, коли о корысти заговорил, – рассмеялась Потвора. – А корысть моя простая: все на свете должно вершиться по идущим от пращуров родовым установлениям. Есть великий славянский род вятичей. И должен быть при нем родовой Погост, что служит Роду – единой и неделимой купности славянских богов и людей…

Потвора взглядом остановила дернувшегося было Олтуха, и слова его замерли на губах, не родившись.

– Все должно служить Роду. И Погост тоже Роду. Бабка умирала, закляла мать, мать перед смертью – меня, а я вот на внучку наложила зарок, коли сама не свершу заклятого, чтобы жизнь она положила за возвращение Погоста на прежнее намоленное место. Сюда. Под верховной старопогостовой волхвицы руку. Чтобы снова стоял на капище идол Рода четырехликий превыше всего. А твоя корысть в том, чтобы по мною сказанному делать. Будет тогда над тобою вечное благословение всеблагих и моя благодарность, а она, благодарность моя, серебром поет. Не будет богаче тебя человека до самого Царьграда, есть будешь с серебра и пить с серебра же.

– И что мне для этого надо сделать?

– Шепнуть княжичу на ушко, что берется старая ведьма Потвора посадить его на дедич трон.

Олтух поглядел на бабку недоверчиво, готовый рассмеяться вместе с нею над такою удачною шуткой. Он даже хихикнул с неким опережением, мы, мол, и сами с усами и не лыком шиты. Однако вид ведьмин насупленный к веселью не располагал, и смех его так и помер на губах, не родившись.

– Ты что, в самом деле? Ты рехнулась, или как? Бояры́, варяги, торговые мужики, а там еще и Кий пришлет дружину сестрице на подмогу, она его об том уже и просила… не-ет, это без меня. Да ты и о Любомире забыла! Сильна ты, Потвора, да не всесильна, иначе не прокняжил бы князь, обидчик ваш, сорок годков.

Змееныш вскочил, рванулся к тиунову горлу. С визгом сорвался Олтух с лавки, а Потвора рявкнула по-медвежьи:

– Сидеть!

Олтух и ведьменыш замерли на месте, а бабуля заговорила тяжким голосом, каждое слово будто молотом кузнечным вбивала в голову накрепко.

– Уговаривать не стану, уж коли пришел, все сделаешь по моим словам, деваться тебе некуда. Ну а тайну соблюдешь, откуда княгине о том разговоре проведать? Знай-себе, служи. От меня же тебе не скрыться, ты не князь, из-под земли достану. Хочешь, расскажу, как будешь умирать? Камни обрыдаются. Или про деток твоих рассказать? Про жену? Про матушку? Не надо? Вот и договорились.

– Что сказать ему? – угрюмо спросил укрощенный тиун.

– Так и скажешь, что даст-де волхва Потвора столько серебра, что хватит ему на наем и варягов Ладожских, и новгородских ушкуйничков, и иных прочих охочих ратных людей, да еще останется. Будет кому и с княгининой дружиной разобраться, и полянам киевским указать от ворот поворот. Мне же от него надобно лишь одно – его княжеское слово, что вернет он Погост сюда, на болото под мою руку. Все понял?

Тиун угрюмо кивнул.

– Вот и славно, – сказала Потвора устало и поглядела на ведьменыша. Девка подскочила к Олтуху и сунула ему в ладонь в перепуге оброненную на пол давешнюю серебряную чарку.

– Возьми на память. В подарок, – сказала Потвора. – А уходить будешь, загляни в любое строение, хоть бы и в травник, повсюду такие же жертвенники стоят. И на всех следы от топора. Я их берегу, авось сгодятся. Загляни, не ленись, что ж ты зря по полу елозил, штаны марал? Ступай, провожать тебя не пойду, притомилась, сбереги тебя Чур в дальней дороге.

В дверях тиун обернулся.

– Три дружины, считая киевскую, – сказал он тихо. – И Любомир.

– Говорю же, с дружинами воевать будет серебро, – сказала Потвора равнодушно. – А что до Любомира, силен верховный княжий волхв, слов нет, только он при любом князе верховный, сладких баб красивых на свете много, вот и рассуди, есть ли ему смысл насмерть биться? Мне же для дела своего ничего не жалко, ни серебра, ни жизни своей, ни даже внучкиной жизни. Так что смотри, не ошибись, собственного блага ради.

Часть 2. Змей

1

Высока гора Высоцкая. Крута. Дорога прямохожая-прямоезжая чуть ли не от самого подножья мощена дубовыми плахами. За тою дорогою недреманно следят хранильники, упорен лес, наступает на дорогу лес, норовит зарастить-заполонить дороженьку, чтоб следа от нее не осталося.

Погост обведен тремя рвами, тремя валами в честь трехсветного светлого солнышка: солнца всходного игристого, полуденного лучистого и закатного заревого красного. Горят над валами костры негасимые, за кострами смотрят хранильники же, не приведи всеблагие к такому несчастью, чтобы погасли те негасимые костры.

Снуют меж кострами хранильники. Где дров подбросят, где пламя подправят, благостно, истово, молча, как то им святым их делом предписано.