Я был против, но понятия не имел, как ему помешать. Прыгнуть в такси, погнаться за ними в полицейский участок и добавить в этот хаос собственное признание? Но при одной лишь этой мысли меня скрутил дикий страх, вдобавок я не представлял, как за такое взяться, – я не знал, в какой участок они поехали, и не понимал, как признаваться в том, чего не помню. В голове шумело, мозг словно отключился.
Я ни на миг не усомнился в том, что Хьюго лжет. Разумеется, никто никого не видит насквозь, как бы ни хотелось верить в обратное, но уж настолько-то я успел его изучить, он в жизни не стал бы никого душить. В Хьюго я был уверен больше, чем в себе, а это уже говорило о многом.
В конце концов на послушном автопилоте я поднялся в кабинет. На столе лежал раскрытый дневник Хаскинса, над которым трудился Хьюго; на пожелтевшие страницы были предупредительно наклеены листочки с пометками. Рядом была расшифровка, отрывочная, изобиловавшая лакунами, какие-то фрагменты Хьюго пропускал, выискивая интересные места. Я уселся за его стол и принялся заполнять пробелы.
Работа эта сама по себе медленная, выматывающая душу, с похмелья же текст и вовсе расплывался и прыгал перед глазами, так что невозможно было сосредоточиться, на каждое предложение у меня уходило по полчаса, все страницы пестрели крохотными кляксами.
дальше жалобы на кухарку.
кого-то, может, у Салливанов?
неразборчиво
…
День тянулся и тянулся, а Хьюго не возвращался. В какой-то момент – голова кружится, перед глазами черные точки – я позвонил Мелиссе, убедив себя, что она имеет право знать о случившемся, хотя, разумеется, надеялся, что она тут же примчится и поддержит меня в этой новой беде. Но она не ответила. Сообщения я не оставил, не хотел о таком говорить на автоответчик.
Было почти шесть, наверняка они уже записали его показания, не бог весть какая эпопея. Я позвонил на мобильный Хьюго, но он не взял трубку. Обшарил все карманы и ящики, отыскал визитку Рафферти и с колотящимся сердцем набрал его номер, сразу же сработал автоответчик.
Я добрался до перипетий с Элейн Макнамарой, тут Хаскинс разразился желчной проповедью.
…трудолюбию?
Я перелистал дальше, так он распинался несколько страниц.
За окном сгущались сумерки, от стекла тянуло вечерней прохладой. Хьюго строго-настрого приказал никому не говорить, но я уже с ума сходил от тревоги. Сюзанна, скорее всего, еще обижена, но она единственная, кто может предложить хоть сколько-нибудь разумный вариант действий.
Трубку она взяла не сразу.
– Тоби. – Холодно, настороженно. – Как голова?
– У нас беда, – ответил я.
Когда я закончил рассказ, повисло молчание. В трубке было слышно, как Салли мирно и немного фальшиво поет:
– Ясно, – сказала наконец Сюзанна. – Леону звонил?
– Нет. Тебе первой.
– Хорошо. Не говори никому. Вообще ничего не делай.
– Почему?
Плеск воды – значит, Салли в ванной.
– Не знаю, как твоему отцу, а моему и так уже волнений хватает. И совершенно незачем рассказывать ему о том, что, может, к утру само рассосется.
– По-твоему, они не заметят, что Хьюго
– Никто его пока не арестовывал, не нагнетай. Сал, возьми мыло…
– Он
– Люди постоянно делают ложные признания. Детективы не станут просто верить Хьюго на слово. Сперва они проверят, совпадает ли его рассказ с имеющимися у них уликами, знает ли он то, что мог знать только убийца. Ну и все такое прочее.
Разговор наш принял странный оборот и зашел совсем не туда, куда я ожидал.
– Тогда почему ты не хочешь, чтобы я рассказал Леону? Раз это полная фигня?
– Если ты не заметил, Леону и без того тяжело. И я не хочу, чтобы он снова распсиховался.