Ведьмин вяз

Допустим, Фэй ничего не выдумала и не перепутала, но что же тогда происходило между Домиником и моими кузенами? Сюзанну он, кажется, почти не замечал – Дому не нравились зубрилки, – однако он любил отпустить сальную шуточку или сексистское замечание, чтобы посмеяться над Сюзанной, которая мигом превращалась в феминистку-фурию, как он это называл, но так вели себя многие. Время от времени он докапывался и до Леона, но опять-таки ничего серьезного, до Леона постоянно кто-нибудь докапывался с тех пор, как ему исполнилось двенадцать: шуточки про педиков, сюсюканье, “слышь, ты, гомик”. Если это происходило при мне, я говорил ребятам: отвалите, но вообще Леон не принимал такое близко к сердцу. Впрочем, учитывая, в каком состоянии Доминик был тем летом, кто знает, вдруг он перегнул палку? Но ведь Леон наверняка сказал бы мне, не мог же я такое забыть или не заметить…

Ни Сюзанну, ни Леона я расспрашивать не собирался. Визит Мартина невольно сказался на моем к ним отношении, изменил наши позиции на этой новой сюрреалистичной шахматной доске, где мы вдруг очутились; я понимал, что Мартин, скорее всего, именно этого и добивался, но ничего не мог с собой поделать. Я позвонил Шону и спросил, когда они с Деком смогут меня навестить.

Они приехали на следующий вечер, и это растрогало меня так, что не выразить словами. И я выразил делами: принялся подшучивать над Шоном, который поправился на несколько фунтов, и над Деком из-за Дженны.

– Чувак, в Дублине полмиллиона женщин, наверняка среди них нашлась бы хоть одна психически здоровая и одинокая, но нет же…

– …и нетребовательная, – добавил Шон.

– Вот именно.

– Ну, вы! – обиделся Дек. – Я, между прочим, работаю и не лысый. Многие и тем похвастаться не могут.

– Ты же псих, – ответил я. – Я бы не стал с тобой связываться.

– Никакой я не… Мелисса, вот только честно, неужели я псих?

– Ты очень хороший.

– Слыхал?

– А что еще она могла тебе сказать? Она вежливая, и ты сидишь прямо перед ней…

На кухонном столе, за которым мы еще недавно проводили вечера, сейчас стояли салатники в ярких узорах – паста, салат, пармезан, – наши тарелки с остатками еды, бокалы с вином, размахрившиеся оранжевые цветы и потускневшие серебряные подсвечники. Хьюго смеялся, уперев подбородок в сцепленные ладони, в стеклах его очков мерцало пламя свечи, “вот вечно они такие” – в сторону, Мелиссе, которая тоже смеялась и в желтом своем платье походила на солнышко. Я взял ее за руку и легонько сжал пальцы.

– Я хотя бы не жирный, – сказал Дек Шону.

Шон похлопал себя по выпяченному животу:

– Это мышцы.

– Ты бы притормозил, чувак, а то не влезешь в свадебное платье, – сказал я.

– Да что там платье, он даже на свадебное фото не влезет!

Парни привезли Хьюго подарки – как тогда мне в больницу: дорогой шоколад, книги, диски с фильмами, арманьяк, а я и забыл, что Хьюго любит арманьяк; Дек же вспомнил целую историю, как мы в пятнадцать лет забрались в шкаф с выпивкой, выхлебали на троих бутылку арманьяка и едва не умерли, потому что сдаваться никому не хотелось:

– Тоби чуть не лопнул – сидит красный, слезы текут, я его обозвал бабой, уж извините, взял бутылку, сделал глоток, и комната поплыла перед глазами, я испугался, что меня хватит удар и Хьюго наверняка заметит, что мы надрались, но, надо отдать ему должное, он ни словом не упрекнул…

– Зато теперь вы можете купить любой арманьяк и выпить его как полагается. – Хьюго с улыбкой наклонился и достал бутылку из подарочного пакета. – Тоби, достань стаканы, пожалуйста.

Шон с Деком вызвались помочь мне убрать со стола.

– Нам весь сад разворотили, – я кивнул на входную дверь, – мы пытались что-то высадить обратно, но, по-моему, стало только хуже.

– Ничего, скоро опять зарастет, – успокоил меня Шон. – Посеете траву, цветы…

О Доминике за весь вечер мы не обмолвились ни словом. Шон с Деком старались о нем не упоминать: расспрашивали Хьюго, как он себя чувствует, как продвигается лечение, травили байки о работе, Шон показал нам в телефоне фотографии их с Одри помолвки (“Ничего себе, ты только посмотри на нее, совсем взрослая, я помню ее тощей девчонкой со скобками на зубах…”). Я старался помалкивать и весь извелся от нетерпения, дожидаясь удобного момента, но дальше ждать не имело смысла: я знал, что Шон с Деком намерены уехать сразу же после арманьяка.

– Вон та дыра, – наконец сказал я, – там было дерево, в котором… Помните, огромный вяз?

Дек остановился со стопкой тарелок в руках и выглянул в сад.

– Что-то припоминаю. Детективы меня об этом спрашивали. Кто-то им сказал, что я во время вечеринки забрался на дерево и распевал оттуда “Неприступную стену”.

– Наверное, Сюзанна, – предположил я.

– Поблагодари ее от меня. Нет, я, конечно, помню, как сидел на дереве и пел, – наверное, совсем пьяный был, – но я не очень-то разбираюсь в деревьях, понимаешь? С тем же успехом это мог быть не вяз, а дуб или даже рождественская елка.

– По-моему, это было на дне рождения Леона, – сказал я, хотя сам не знал, так это или нет. – Детективы долго меня об этом расспрашивали. Всё выясняли, кто там был.