Ведьмин ключ

– Ничего, сегодня план перекрою, – похвастал Котька и тут же понизил голос до шёпота: – Дай две-три редиски.

– Это еще что такое? – Отец помахал перед лицом ладонью. – Никаких разговоров на этот счёт. Завтра в столовой всей первой смене давать будут. Потерпи.

– Я хотел Капу угостить.

– Ты подумай, дурья башка! – Отец оглянулся, зашептал: – Здесь, что ли, хрустеть станешь или где спрячешься, как жулик? А что в цехе скажут, когда увидят – мастера задабриваешь? Хорош гусь! Я вот девчонкам, и то крадучись, лишнюю сгрызть разрешаю. Так они не мои детки, а ты? Совсем другое дело.

– Ладно, папка. Понятно.

Котька припустил бегом из теплицы. В дверях девчонки швырнули в него охапкой редисочной ботвы, и он под их весёлый смех вылетел во двор, на ходу сбрасывая с себя зелёные шершавые листья.

После смены Котька с Ходей решили проведать деда Гошу. Они знали, что деда от вахтёрства освободили. Он, карауля склады готовой продукции на территории спичфабрики, уснул ночью на посту. Но не уволили – куда пойдёт старый – перевели в надомники, бумажные кулёчки под спички склеивать. Дед не роптал, получал хлебную карточку как рабочий, а не иждивенец, да ещё за кулёчки деньги перепадали. Из дому почти не выходил. Дети его не забывали, приходили кто с чем, кто махорки из отцовского кисета отсыплет, этот из-под курицы яичко умыкнёт, третий супу в баночке под полой притащит. Девчонки прибегали тоже – бельишко постирать, пол помыть, поштопать, но мальчишки имели и свой интерес – послушать рассказы деда о лихой моряцкой молодости, про походы по морям-океанам, про гибель в Цусиме и много чего другого.

Тихо приоткрыли дверь в дедову каморку, заглянули. Дед сидел у стола, гнул на чурбачке-эталоне шершавую бумагу, мазал края клеевой кистью, пришлёпывал ладонью и сразу отмахивал готовый кулёчек на пол. Грудка их накопилась у стола, почти скрывала ноги деда. Он не замечал ребят. Он пел:

…На дне океана глубоко
Забытые есть корабли.
Там русские спят адмиралы
И дремлют матросы вокруг…

Ребята знали эту песню, сами орали её, но так, как её пел дед, надо было видеть и слышать. Он декламировал нараспев. Седые брови нависали над суровыми глазами, едва-едва покачивалась в морщинистом ухе тусклая серьга, будто боялась спугнуть дедову слабеющую память. И такие же тусклые, как серьга, катились и гасли в усах его поминальные слёзы.

…и дремлют матросы вокруг.
У них прорастают кораллы
Меж пальцев раскинутых рук…

Постояли, пока дед не кончил свою длинную песню, тихо скользнули в дверь. Дед по-прежнему не замечал их. Теперь он крутил «козью ножку». В солнечных полосах, бьющих из окна, хороводили пылинки, реденький ёжик седых волос деда прохватило солнце, бледной теплотой просвечивали уши.

– Здравствуй, деда!

Он повернулся к ним на выдохе, обволок себя круговым дымом, будто корабль, поставивший завесу.

– Кто это? – Отмахивая дым, дед зарулил ладонью.

– Костя с Васей.

– Ну, шагом марш в кубрик!

Ребята переступили порог, сели на лавку. Дед скользнул взглядом по их рукам, по карманам, заметил молотки, всунутые за ремни и сморщив лицо в улыбке, спросил:

– Пришли заколачивать меня в деревянный бушлат? Где его оставили? Небось за дверью стоит на вахте по стойке «смирно».

Он закашлялся смехом, покряхтел, потом лихо расправил усы.

– Рано еще такого молодца, моремана, как думаете, братишки?

Вася с Котькой улыбались, поддакнули, ожидая какой-нибудь истории от неунывающего деда. Он много чего повидал, много побродяжил по свету, а к старости осел в посёлке рядом с флотилией, дышал её запахами и, как старый, списанный корабль, отведённый в тихий затон, помаленьку дряхлел, теряя последнюю оснастку.

– Трудитесь? – Дед склонил голову, по птичьи, сбоку, смотрел на них, мигая отцветшими глазами – Правильно, ребятки. Всем миром поднялись на немца. Выстоим.

– Наши Одессу, Севастополь отдали, – сказал Котька. – Брат из Сталинграда письма шлёт, там воюет, другой из Скопина.

– Севастополь… Его уж отдавали, да назад взяли. Всё назад возьмём. Ещё устроим немцу полундру. – Дед поплевал на «козью ножку», бросил её к порогу. – Не такой мы народ, чтобы, значится, на брюхе елозить по земле своей. Силёнок не хватит – старики по России подымутся, бабы в строй станут.

– И ты пойдёшь, дед?

– Пойду! В рот им пароход! – Дед ногой шевельнул в сторону лёгкую груду пакетов, прошел к двери и распахнул её. За редкой заставой поселковых крыш виднелась широкая река с размытым далью противоположным пологим берегом. Оттого казалось, что перед глазами раскинулось море.

– По России пойду, – объявил он в этот широкий окоём. – А то за жизнь редко землю ногами трогал. Ведь как было? То палуба тебя укачивает, то паровозная бронеплощадка.

– Пешком-то, поди, трудно будет, – посочувствовал Котька не веря в дедово решение.