Ведьма в Царьграде

— От друга привет тебе, Малфутка. Упредить велел — беда грозит тебе. И если совсем плохо станет, то выпусти светлого голубя.

От неожиданности Свенельд бросил весла. Борта их лодок почти соприкоснулись, и монах передал что–то в руки растерявшейся чародейке. Миг — и его сильный гребница уже развернул челнок, скрылся за кормой стоявшего рядом струга.

Малфрида и Свенельд застыли. Немного в стороне прекратили бег и суда охранников. Малфрида машинально скинула с удерживаемого в руках предмета темное покрывало и увидела перед собой плетенную из лозы клетку, в которой слабо бил крыльями голубь.

— У монаха был древлянский говор, — медленно произнесла ведьма. — А ведь древляне как никто ненавидят христиан. Этот же… Сказал бы ранее кто, ни в жизнь не поверила, что древлянин может стать священником!

— И он назвал тебя Малфуткой! — пораженно добавил Свенельд.

Назад они плыли молча. Слишком были удивлены, чтобы обсуждать происшедшее. Зато оба подумали, что и впрямь есть тут, в земле ромейской, некто, кто знавал ведьму, когда она еще была простой девушкой, не ведавшей о своих чарах, и откликалась тогда на древлянское имя Малфутка.

Свенельд подвел лодку к борту «Оскаленного», помог ведьме подняться на корабль. В вышине светил месяц, тихо мерцали яркие звезды, серебрилась бликами темная вода залива, на которой четко выступали корабли со спущенными парусами. Целый лес мачт выстроился вдоль берега, здесь стояли корабли почитай со всех концов света: итальянские и критские суда везли сюда мрамор и пшеницу, из Сирии доставляли серебро и дивные благовония, из Греции — шерсть и рогатый скот, из Таврики — кожи и соль. Все стремились в великолепный Константинополь, христианский град, какой считался «золотым мостом» между Европой и Азией. И те, кого принимали тут, словно получал отличительный знак, что и он причастен к центру мироздания, к обжитому миру, где нет ничего таинственного и колдовского… того, что, как поговаривали, было присуще дикой Руси, что пугало и заставляло держаться в стороне. Красивейший город выступал в ночи на огромном мысу между Пропонтидой и Золотым Рогом, но Малфрида ощущала тут страх, слабость и отчуждение. Ах, где те вольные разливы Днепра, поражающие даже сильнее, чем изогнутый, зажатый берегами Золотой Рог? Где бескрайние степи и глухие чащобы, в которых она могла слиться с тем, что так отвращало христиан от языческой Руси, — с дикой магией, колдовством и загадкой непостижимого — всем, что питало ее силы, делало сильной ведьмой, бывшей лишь наполовину человеком, но одновременно и некой непонятной сущностью, уверенной в себе и неуязвимой? Здесь же она была чужачкой, осажденной недругами. Она это чувствовала, а Свенельд знал. Поэтому и повторил, когда они стояли на борту ладьи:

— Бежала бы ты отсюда, краса моя. Мы с Ольгой тут как–нибудь и без тебя управимся.

Легко сказать. Свенельд и сам понимал, насколько это невозможно. Вон нередко люди собираются на берегу и шумят всякий раз, когда чародейка показывается из палатки. Они грозят ей кулаками, порой и камни кидают. Да и охрана градская следит за русскими судами. Поэтому попытайся Малфрида сойти на землю — вмиг растерзают. Уплыть же тоже не позволят. Вот и выходит, что Малфрида тут в западне, а Ольге за нее отдуваться приходится. Оставалось только надеяться, что, заручившись благими предсказаниями, сами вельможи помогут чародейке скрыться. Но как к ним обратишься с подобной просьбой? Никифор в столице бывает только наездами, а Иоанн Цимисхий все больше в Палатии вращается, куда русам доступ закрыт. Оставалось лишь ждать. А пока спафарий Агав Дрим по–прежнему являлся к княгине почти каждый день, сообщал новые отговорки, отчего ее не принимают, но, похоже, он знал, в чем причина задержки, потому и глядел на строптивую язычницу Ольгу с нескрываемым осуждением.