Вечный всадник

Особенно нервировал Евгения очкастый и длинноносый проектировщик Борис. Он смотрел на Евгения как на пришельца с другой планеты и, видимо, не понимал, с какой стати Евгений пригласил их в шашлычную. Если бы он сделал это после защиты или выхода книги — Борису была бы ясна причина и объяснимо наличие средств. Ведь он считал, что все нормальные люди живут как он, а у него каждая копейка на учете. На первом месте в бюджете жена и ребенок, далее — театр и книги, и только на последнем месте он сам. Борис может часами стоять у театральной кассы, развлекая кассиршу, рассказывать ей сногсшибательные, совсем ему не интересные истории из жизни известных людей, во время разговора хитроумно выведывать вкусы кассирши, чтобы преподносить ей по праздникам приятные подарки, урывая деньги из своего крохотного бюджета, годами появляясь на работу в одном выцветшем костюмчике и имея для выхода другой, хотя и не выцветший, но старомодный пиджак, — и все для того, чтобы раз-два в полгода достать билет на интересный спектакль.

Та же самая картина повторяется у Бориса с продавщицей книжного магазина, но с добавлением того, что потребности у нее побольше, чем у кассирши театральной, и включают различные поручения, вплоть до доставки ее дочки из детского сада до магазина, а иногда и в обратном направлении. Еще в годы совместной работы Евгений смеялся над этим унижением Бориса и тем, как он упивается какой-нибудь книгой или пьесой, ходит после них как пьяный, пораженный своеобразным наркотическим ударом культуры, бредя прочитанным или увиденным и, как говорят, поймав от этого кайф, сделавший его безудержно счастливым. И на работе Борис мог получить удовольствие от любой мало-мальски удачной идейки, даже не своей, а коллеги, даже своего соперника на повышение по должности. И научную проблему он себе выбрал трудную и узкую, и готов был копаться в ней всю жизнь, не будучи даже уверен, что откроет что-нибудь путное. Евгений считал Бориса просто дураком и в лучшем случае чокнутым или каким-то отрешенным от жизни блаженным существом. Но внутренне Евгений чувствовал, что они в чем-то антиподы, и необузданная одержимость Бориса с каждым годом все более раздражала его, как и сам факт того, что существует рядом с ним человек совсем другого склада, до неимоверности наивный и честный.

Вот и сейчас Борис смотрел на Евгения распахнутыми от удивления большими и глубокими глазами, вызывая у него чуть ли не физиологическую ненависть.

— Обед кончился! Нам пора! — стали быстро собираться ребята. — Сам знаешь, Муравьев — зверь! Потом никогда не отпустит!

Евгений побледнел от столь неожиданного и сильного удара, но взял себя в руки и, через силу улыбаясь, сказал:

— До новых встреч, ребята!

— До новых, — нехотя согласились ребята.

И прощались они с ним странно, отводя в сторону глаза, а один из них не выдержал и сказал:

— Держись, старик! Не унывай. И главное — работай! А жена пусть давится своими бриллиантами!

Тот же авиалайнер через несколько дней приземлил Наташу и Евгения в аэропорту курортного городка. Они вышли из самолета, щурясь от яркого солнца, обдавшего их сразу привычным и, как им показалось, даже родным южным теплом.

— Купим домик, начнем сдавать курортникам, соберем на машину. На своей еще покатаемся, вот увидишь! — сказал Евгений, усаживая жену в такси.

За окошками «Волги» замелькали знакомые строения, улицы, скверики, все было на своих местах. Наташу и Евгения удивил лишь мрачный Ютти, сидевший в машине с интригующей надписью: «Киносъемочная». Машина везла его в горы, именно в то место, где находилась пещера Атти, везла на съемки фильма, которыми руководил режиссер Илья Батасов. Илья считался в кинокругах режиссером-середнячком, не стремившимся к революции в этом массовом виде искусства, но и не провалившим еще ни одного фильма. Это устраивало и его начальство, и в какой-то мере завистливых коллег, которые поэтому не распускали о нем особенно пакостных слухов и при встрече лобызались с ним почти что искренне. Секрет такого благополучия Батасова заключался в его осторожности. За всю свою творческую жизнь он не поставил ни одного фильма по оригинальному сюжету. Он экранизировал театральные пьесы — и отнюдь не острые, конфликтные или даже проблемные, а хорошо апробированные и нравящиеся определенной части зрителей натуралистической сентиментальностью.