— Викой? А я думал, Василисой или Марьей.
— Почему вы так решили?
— После фильма, где вы играли принцессу.
— О, это была редкая удача! На роли принцесс я подхожу, на другие роли меня берут неохотно, хотя других значительно больше. Вот я и играю невест, снегурочек, зайцев…
— Хорошие роли.
— Не успокаивайте меня. Что может сказать Снегурочка? Что любит детей и Дедушку Мороза. Что может сказать заяц? Что кроме них он еще любит морковку. А невеста, как вы убедились, вообще не говорит ни слова.
— Не огорчайтесь. Вы еще свое скажете. А платье вам шло.
— Ого, Леша, вы говорите комплименты! И ко всему вы еще оптимист!
— В нашем деле иначе нельзя.
— Я понимаю! — с каким-то определенным подтекстом сказала Вика, и Лешка покраснел, настолько проникновенно она сказала: «Я понимаю». Неужели она догадалась, что он буровик и трудится далеко отсюда среди болот и ветров, что ему нужна верная и понимающая его подруга?!
— Может, поужинаем? — осмелев, предложил он.
— С удовольствием, — согласилась Вика.
Лешка быстро поймал такси. Потом, несмотря на позднее время, проник с Викой в переполненный ресторан.
— Как вам это все удается? — загадочно проговорила Вика.
— Удается, — просто ответил Лешка, скрыв от нее, что за проход в ресторан и места уплатил по десятке, да и останавливая такси, раскрыл пятерню, показывая таксисту, что готов уплатить пять рублей.
Лешка заказал икру, осетрину.
— О, вы угадали мои вкусы! — воскликнула Вика. — С вами очень приятно! — «Мне с вами тоже», — хотел сказать Лешка, но сдержался, считая это преждевременным. — Не надо тостов, я не люблю официальщину и знаю, что вам нужно отдохнуть, — сказала Вика.
— Ладно, — согласился Лешка. — Но я не устал…
— Не скромничайте, при ваших перегрузках требуется разрядка.
Они некоторое время молчали, а потом снова разговорились. Лешка рассказал, что был на выставке картин Давида Какабадзе, который в юные годы нашел погибающего от нищеты и одиночества Пиросмани, предложил ему деньги, а тот их не взял, сказав, что художник не может брать деньги от художника, что потом самого Какабадзе долго не признавали, до самого конца жизни, он очень страдал от этого. И очень интересно знать — искал ли кто-нибудь Какабадзе и хотел ему помочь в тяжелые для него годы.
— Вас это волнует? — опустила голову Вика.
— Очень! — воскликнул Лешка. — Как это может не волновать! Если человеку трудно, всегда переживаешь!
— Но когда это было с Пиросмани, с Какабадзе?
— Сравнительно давно. Но при чем здесь время? Боль — она и через века остается болью. Разве вы не чувствуете страданий Сократа, муки Коперника?
— Я меньше читаю, чем вы, меньше знаю, — сказала Вика, — я не думала, что вы такой тонкий, чувствительный.
— Я?! — удивился Лешка. — А читаю я действительно немало. Приучила бабушка.
— Опять бабушка! Вы просто чудо! — улыбнулась Вика. — Вам пора, и я устала. Вы меня проводите?
— Конечно! — быстро встал Лешка.
— Вы знаете, в общем-то я вас себе таким и представляла! — сказала Вика, когда они вышли на улицу.
— Вы? Меня?
— Да. Вы смелый и умный мужчина!
— Вы шутите, не надо, — смутился Лешка.
— Нет, я говорю серьезно, — взяла его под руку Вика. — Вы надежный человек. Я это сразу почувствовала! Вы завтра очень заняты?
— Нет, только с утра…
— Не рассказывайте, это мне знать не обязательно, — улыбнулась Вика. — Потом сами расскажете, разумеется, то, что можно. А сейчас ничего не говорите. Вы — чудо!
— Это вы! — откровенно признался ей Лешка и хотел рассказать о том, что она многие годы была его сказочной мечтой, там, на далекой буровой, когда долгими ночами начинает казаться, что ты попал на край света, и если у тебя нет преданной любимой, то должна быть хотя бы мечта, без которой просто трудно выжить.
И еще о многом хотел рассказать ей Лешка, намного больше, чем говорил Зинке, потому что Вика совсем не такая, по-другому к нему относится и поймет его во всем, хотел, но ничего не сказал, поскольку она просила его ничего не говорить и думая, что он все это успеет рассказать ей потом — и даже не раз.
Лешке казалось, что сказочный фильм не кончается, стремительно развивается его сюжет, двигаясь к счастливому концу, и Лешка подумал, что он участвует в самой лучшей кинокартине века, достойной самых высоких призов и премий, а может, это не фильм, а сладостный сон, но рука Вики лежит на его руке, он ощущает ее дыхание, значит, это все наяву, значит, и в жизни могут сбываться самые несбыточные мечты.
— Здравствуй, Лешечка! Не узнаешь? Неужели я так изменилась?
— Галчонок? Какая ты стала!
— Не та уже?
— Что ты, Галчонок! Ты по-прежнему очень красивая. Звезда восьмого «Б»!
— Когда это было, Лешечка? Почти десять лет назад.
— Ты не изменилась. Только посолиднела. Мы тогда считали, что ты непременно станешь киноартисткой. И мы потом будем хвастаться, что учились в одном классе с Галей Александровой!
— Я уже не Александрова.
— Замуж вышла?
— Третий год, Лешечка! Замужем! Но признаться, за все эти три года я была счастлива считанные дни… Мало кому об этом рассказываю. Поверь.
— Что случилось, Галчонок?