Вечный всадник

Степан интуитивно чувствовал, что с любым из этой троицы он нашел бы общий язык, но подойти и заговорить стеснялся, а в пивную, где легко завязывается беседа даже между незнакомыми людьми, они не ходили. Подойти к ним на улице он не решался и даже побаивался. Но было у него в жизни знакомство, о котором знали многие в городке и которым он гордился. По рассказам Степана, в Москве в самом центре в высотном доме жил его закадычный приятель, дипломат, разъезжающий по всем странам мира, человек много повидавший, добрый, отзывчивый и искренне любящий Степана Мышкина. Познакомились они с ним в поезде, в купейном вагоне и так понравились друг другу, что весь путь провели в вагоне-ресторане в задушевном разговоре. Дипломат рассказывал Мышкину о трудностях дипломатической службы. Степан говорил, что у них на заводе молоко ничем не разводят, иногда даже план перевыполняют, но свою корову иметь бы неплохо, но жена против, а сын мечтает о «Жигулях». Дипломат в ответ вздыхал, что держать корову не мешало бы и ему, — все-таки свое парное молоко и еще на продажу останется, а «Жигули» хотя и хорошая машина, но стоит дороговато и вообще ходить пешком намного здоровее, чем ездить в машине, даже в «кадиллаке», лучше в обыкновенном автобусе — тоже необходимая человеку физическая нагрузка.

Степан уже многим рассказывал о своей дружбе с дипломатом из Москвы, каждый раз вспоминая новые подробности их беседы. И чтобы никто в этом не сомневался, он заходил на почту и просил соединить его с другом.

— Вам какой город? — спрашивала телефонистка.

— Мне Москву! — гордо и громко произносил Степан. — Номер 200-27-84!

— Еще раз повторите, не так быстро, — попросила телефонистка.

— Пожалуйста, — повышал голос Степан. — Москва! Номер 200-27-84! Успели записать?

— Успела.

— Спасибо, девушка. Я буду ждать.

Степан победным взглядом окидывал других абонентов, ожидающих разговоров с Гальяновкой, Сосновкой и Беклешами, садился на стул плотно, прижимая спину к стенке стула, как бы сливаясь с ним и олицетворяя этим торжественность момента. Через некоторое время телефонистка сообщала, что московский номер не отвечает.

— Москва не отвечает? — вслух задумывался Степан. — Значит, снова его нет дома. Замотался, бедняга! Но ничего не поделаешь. Такая у него дипломатическая служба. Где он сейчас? В Замбии или Кампучии? Наверно, в Никарагуа. Горячая точка планеты! Спасибо, девушка! Я через недельку снова зайду!

Степан появлялся на почте регулярно, но никак не мог застать дома своего закадычного друга, тужил об этом, но не унывал, не сомневаясь, что слух о нем дойдет до заветной троицы и она сама решит принять в свою компанию Степана Мышкина как человека интересного, с которым поддерживает дружбу даже дипломат из Москвы. Степан не только гордился этим знакомством, оно согревало его душу, вселяя какую-то надежду на иную, более интересную обстановкой и событиями жизнь. Он настолько верил в эту дружбу, что порою забывал, что ее не существует и нет у него никакого знакомого дипломата. Московский телефон он называл правильно, но принадлежал этот номер моряку из Мурманского пароходства. Степан познакомился с ним действительно в поезде, в купе, они с ним действительно сидели в вагоне-ресторане, угощал моряк, и говорил в основном он:

— Понимаешь, вот какая картина. Треска, понимаешь? В больших жестяных банках. Вздутая банка — нам остается, хорошая идет… Понимаешь? Жена, дочка у меня, понимаешь? Я девять месяцев в году в море. Понимаешь? А то и все тринадцать! Однажды прилетаю из Лас-Пальмаса, подменили нас там, прилетаю, а дома никого. Ни моей жены, ни моей дочери! Понимаешь?! Вот такая картина! Будем здоровы! А зачем здоровье, зачем деньги, когда нету ни жены, ни моей… этой. Ну, ты понимаешь. А с другой стороны, как же без денег! Жена говорила: «Хватит кататься, устраивайся на работу в Москве». Устраивайся? А на сколько?! К чертовой матери! «Я моряк, говорю. Понимаешь?» Никто ничего не понимает и понимать не хочет! Ну хоть ты понимаешь?!

— Понимаю, понимаю, дело житейское, — успокаивал его Степан. — Нелегко тебе.

— Нелегко… Да, мне нелегко… А кому легко?! — багровел моряк. — Вздутая банка остается нам… Ах да, я про это уже говорил. Вот такая картина. Будешь в Москве — звони. Если застанешь. Мне теперь делать нечего. Запиши телефон.

Степан записал телефон, не раз вспоминал об этом моряке, но постепенно образ его стирался в его памяти — и из человека с грубыми чертами, с темно-красным от морских ветров и загара лицом он превращался сначала в моряка нежного, обаятельного, похожего на артиста Киндинова, а позднее на Соломина из кинофильма «Адъютант его превосходительства», человека интеллигентного и светского, но нашего и не иначе как дипломата, знакомство с которым было не только приятным, но и престижным.

Степан Мышкин посмотрел вслед удаляющейся троице и вздохнул: «Ну ничего, вот вернется мой из Гватемалы — уж с ним я душу отведу, посидим, поговорим вдосталь!»