Вечный шах

точно, как по мензурке. Серега вздохнул и взял стакан. Глянул в него одним

глазом, сморщился от отвращения,  легким  движением  раскрутил  коричневую

жидкость и отправил ее себе  в  рот,  глотку,  далее  везде.  Виктор  свои

семьдесят принял не торопясь, с чувством. Хрупая яблоком, спросил:

     - Ты кого боишься, Серега?

     Не отрываясь от горла бутылочки с  "пепси",  Серега  скосил  на  него

правый глаз, выпученный и нехороший, и промолчал.

     - Я тебя спрашиваю, козел, -  надавил  Виктор.  Имел  на  это  право,

потому что благодетельствовал, изводил дефицитный  продукт  на  совсем  не

нужного ему запившего люмпена. Надо было отвечать.

     - Тебя, - признался Серега. - Возьмешь и больше не нальешь.

     Оклемался после дозы трюкач: все шипящие произнес отчетливо.

     - Ты помнишь, что ночью говорил? - сдавая себе, задал еще один вопрос

Виктор.

     - Чего с пьяну не  скажешь!  -  Серега  неназойливо  пододвигал  свой

пустой стакан поближе к бутылке. Подумав, Виктор налил и  в  этот  стакан.

Самую малость. Чтобы не прекращать расспросов.

     - А от кого ты прятался у осветителей?

     - Я у них водяры хотел взять взаимообразно.

     - Не ври. До зарплаты два дня, и ежу понятно, что они пустые.

     Серега хватанул свою самую малость и осмелел:

     - Кончай  меня  мотать,  Витя.  Лучше  споем.  -  Предложил  он,  но,

поморгав, ни одной песни не вспомнил и изменил решение: - Налей, а?

     - Частишь, - укорил его Виктор и принял восемьдесят. - А зря темнишь,

Серега. Если это твои старые рэкетирские хвосты вылезают, я бы  тебе  смог

помочь. Раз и навсегда.

     - Мне теперь до конца жизни  никто  помочь  не  сможет.  -  Абсолютно

трезвым голосом признался Серега и опять попросил: - Налей, а?

     Запланированные опохмелочные сто пятьдесят всосались,  увели  тяжесть

из башки, расслабили руки-ноги и окрасили  Викторову  жизнь  в  розовые  и

нежно-зеленые   тона.   И   стал   Виктор   противоестественно   добр    и

непредусмотрителен: щедрой рукой ливанул Сереге без замера. Получилось  на

полную сотку. И уже не допрашивал. Любопытствовал:

     - А что случилось бы, если подсечку делал ты?

     - Не знаю. Но что-нибудь  случилось.  -  Серега,  спеша  отключиться,

высосал сотку, и, наконец вспомнив песню, запел, - "Ночное  такси,  ночное

такси, меня сбереги и спаси!"

     Кроме этой строчки, он слов песни не помнил, и  поэтому  повторял  ее

довольно долго, с каждым разом все косноязычнее. Разговор накрылся. Виктор

понял свою промашку и сказал в безнадеге:

     - Сейчас у меня поспишь, а потом решим, что с тобой делать.

     - "Ночное такси, ночное такси!" - пел Серега.

     Виктор вынул его из кресла, и, придерживая за фирменный ремень, повел

в спальню. Усадил трюкача на кровать, злобно сорвал  с  него  кроссовки  и

завалил  прямо  на  цветастое  покрывало  -  гордость  гостиницы.   Серега

свернулся на покрывале калачиком, положил  обе  руки  под  щеку  и  закрыл

глаза.

     - Спи спокойно, дорогой товарищ! - раздраженно посоветовал Виктор.

     Серега на миг открыл глаза, грустно сообщил:

     - Меня скоро убьют, Витя, - и обрушился в алкоголическое небытие.

     Виктор вернулся в гостиную, сел в кресло, размышлял  о  важном:  пить

или не пить следующие сто. Решил выпить. Двести пятьдесят - рабочая норма,

еще не требующая завтрашней опохмелки. Выпил, и, чтобы уйти  от  соблазна,

все быстренько прибрал по  положенным  местам.  Ликвидировав  пьянственное

свинство, вышел вон.

     На длинной скамейке у входа в гостиницу сидели три  артиста:  главные

герои - поручик и комиссар, а также эпизодник - белый полковник.

     - Виктор Ильич, к нам! - позвал поручик.

     И сейчас, и вообще делать ничего не хотелось. Виктор молча уселся  на

скамью. Середина дня, солнышко пекло, птички чирикали, листва над  головой

нежно шелестела под легким ветерком. Подремать бы...

     - Я в трясину не полезу, Виктор Ильич! - трагическим  голосом  заявил

поручик.

     - Ну и не лезь, - межа веки, разрешил Виктор.

     - Этот садист, - имея в  виду  под  садистом  режиссера-постановщика,

сообщил поручик, - настоящую гиблую топь выбрал, мне  художник  рассказал.

Это трюковая съемка, и я имею полное право отказаться!

     - Иди и откажись, - посоветовал комиссар.

     - Тебе хорошо, - вдруг обиделся на комиссара поручик. - Ты на твердом

берегу стоять будешь, только руку мне протянешь. Мне же  в  самую  трясину

лезть. Вдруг засосет?

     С обеда в гостиницу возвращались поодиночке  командировочные  научные

московские дамочки, все, как на подбор,  хороших  лет,  в  хорошей  форме,

прибранные,  привлекательные.  Провожая  бессмысленным  взором   очередную

чаровницу, белый полковник изрек:

     - Вот эту я трахнул бы.

     Прошествовала следующая.

     - А эту? - полюбопытствовал комиссар.

     - И эту бы, - согласился белый полковник.

     Поток  дамочек  иссякал.  Придирчиво  осмотрев  последнюю,  полковник

подождал немного, встал, с зевом потянулся.

     - Поспать, что ли? - сказал он и направился в гостиницу.

     - Натрахался до изнеможения и спать пошел, - резюмировал комиссар.

     Поручик и сценарист хихикнули. Замечательно было так сидеть.

     С прогулки возвращались девицы, привезенные из Москвы для деревенской

групповки. Впереди шла ядреная, заводная, веселая  девушка  Лиза.  Проходя