Вечный хлеб

И день пошел внешне как обычно. Но только внешне, потому что обычным для Вячеслава Ивановича было совершенно предаться радостям кухни, особенно утонченным из-за его способности воспринимать вкус чувствительными подушечками пальцев — а раздразненный аппетит лишь усиливал эту чувствительность; но сегодня он не мог отключиться от вчерашних событий, от мыслей о дневнике, о родных.

Цыганистая Стеша заметила его отсутствующее состояние и пристала со своей вульгарной игривостью:

— И где это он сегодня витает? В каких облаках? Не иначе — влюбился!

Кто о чем, а вшивый о бане… Вячеслав Иванович только отмахнулся и отвечать не стал. Но Стеша не угомонилась: вбежала вскоре с испуганным видом, руками размахивает:

— Ты что делаешь? Вместо лука-фри деревенский обсыпал репой! Клиент ругается!

Вячеслав Иванович поверил. Вот ведь скандал! До чего доводит рассеянность!

— Где? Да я репу и не шинковал! У меня в заводе ее…

Стеша расхохоталась:

— Ага, купился! И проснулся сразу: боится, когда клиент скандалит!

Действительно, глупо купился. Пришлось выкручиваться:

— А и неплохо бы репой посыпать, отличный овощ. Были времена, за эту репу, знаешь…

— Вспомнил! Мало ли какие были! Скучный он, твой овощ. Пусть его вегетарианцы пользуют!

А у мамы в дневнике тоже, как до войны смеялись над вегетарианской столовой. Все на свете повторяется.

Но про дневник он Стеше не собирался говорить: недостойна она знать про дневник. Хотел было объяснить язвительно, что «пользовать» означает вовсе не «пользоваться», а «лечить» (сам раньше не знал и позорился, пока не узнал от одного врача, тоже сверхмарафонца, — интересный факт в языке: звучит одно, а означает другое), но Стеша убежала в зал, а когда появилась снова, уже охота пропала.

К тете Жене в посудомоечную Вячеслав Иванович зашел позже обычного. Та уже успела принять пару своих коктейлей.

— А-а, все за объедками ходишь, прибедняешься. Да отруби ты коровью ногу и волоки своему троглодиту!.. Ты ветеранов не застал наших, самого Антона Григорьевича! Тот сам рассказывал, как примет «любезничка». Графинчик у него был любимый, «любезничком» называл. Тут в блокаду столовка была для прикрепленных. Сам рассказывал, как они котлеты выгадывали. В котлету же, сам знаешь, чего ни положи — это как в формовой хлеб. Потому я с тех пор беру только круглый: круглый честнее… Так котлеты они выгадывали.

А тогда за котлету… «Понимаешь, говорит, Женька, я тогда был бог. Нити судеб держал. Было мое время, да кончилось…» Антон Григорьевич…

Вячеслав Иванович ответил с ненавистью:

— Мародер твой Антон Григорьевич! Стрелять его надо было!

Как у мамы написано? «С радостью бы своими руками», так?

— Как посмотреть. Другие благодетелем называли. На всех-то никогда не хватает. Значит, кому-то.

— Из-за таких и не хватает!

— Ну уж ты… Да разве он Бадаевские склады сжег?

Склады-склады! Сколько он слышал про эти склады. Когда-то сам верил. Пока не вычитал поразительный факт, что на этих складах запасов на неделю. Написал сам уполномоченный Ставки по продовольствию, Павлов фамилия.

— Склады-склады! Ничего бы не изменили эти склады! Ничего там не было, никаких запасов!

— Что ты знаешь! Да там, если хочешь знать, сахарные реки текли.

— Ну и что? А знаешь, сколько сахару нужно на день такому городу? Если и лежало тонн пятьдесят, ничего бы не изменило. А расплавить эти же пятьдесят тонн — потечет тебе река!

— Что ты мне высчитываешь! Люди-то знали! Землю потом эту бадаевскую копали для себя и на рынке продавали.

Вячеслав Иванович помнил, что спорить с женщиной— занятие бессмысленное, но все-таки не удержался:

— Да ты сравни: сколько нужно городу — и чего там в земле накапывали! Все равно как для одного человека сто тысяч — богатство на всю жизнь, а для городского бюджета — вроде десяти копеек.

— Люди-то знали! Спроси кого хочешь: не сгори склады, и твои бы сейчас жили, и моя Виолетточка.

Это уже показалось личной обидой.

— Ты моих не тронь! Они честно жили и честно умерли, не как твой мародер этот, которым ты восхищаешься!

— Да кто же говорит… Господи… Да разве я…

— Вот именно, что ты! Говорить с тобой! И объедков твоих не нужно!

Вячеслав Иванович швырнул мешок с огрызками и ушел, не слушая извиняющейся скороговорки тети Жени.

Стал резать картошку соломкой, чтобы успокоиться— так хорошо еще, что палец не отхватил.