Вечный Град (сборник)

Если бы я думал иначе, я бы, пожалуй, отодвинул в сторону дела государства и всецело предался изучению философии. Может быть, я познал бы что-то, чего не знаю сейчас. Однако я этого не делаю, потому что долг велит мне печься об этом государстве, и о Городе, и о народе. И уважать его законы и обычаи. И потому я вправе требовать того же от каждого из вас. Что улью не полезно, то и пчеле не на пользу. И если долг гражданина повелевает тебе принести положенные жертвы, ради общего блага ты обязан это сделать. Часть не должна бунтовать против целого! А верить или не верить – это дело твоей совести. Ты видишь, мы никого не преследуем за веру. Ты веруешь так, мы иначе, и, возможно, каждый по-своему. Так что давай закончим этот спор. Я очень надеюсь, что во время жертвоприношений, которые состоятся в ближайшие дни, ты будешь благоразумен и выполнишь свой долг.

– Вы говорите, что не преследуете, и тем не менее казните нас именно за нашу веру… – начал было Юстин, но Фест с неожиданным металлом в голосе прервал его:

– Все! Кончено! Либо ты умолкнешь сам, либо тебя выведут отсюда в принудительном порядке.

– О Вернейший, ты, может быть, лучший из людей, ныне живущих! – с болью воскликнул Юстин. – Так подумай о своей бессмертной душе!..

Он еще раз с мольбой взглянул в сторону августа, после чего повернулся и направился к выходу.

– Что, выгнали тебя, философ, почитатель распятого преступника? – злорадно проскрипел Кресцент, когда Юстин проходил мимо него.

– Ты мастерски играешь роль Диогена, Кресцент, но ты лжец, мошенник и мужеложник! – четко произнес Юстин.

Присутствующие загудели, однако Фест умело направил их внимание на заскучавшего Максима и тут же предоставил слово кому-то другому, кто стал хвалить сказанную им речь. Однако Веттий не запомнил ни его имени, ни его слов.

– Как тебе понравилась речь Максима? – спросил его Гельвидиан, когда они возвращались домой. – На мой взгляд, он слишком цветисто говорит. Но по сути я с ним согласен.

– Максим красноречив, – ответил Веттий. – Но я как-то позабыл о нем, когда этот Юстин стал спорить с августом.

– А я что-то как раз отвлекся, когда он говорил, – произнес Гельвидиан, зевая. – Слышал только, что сказал август. Ну, он, как всегда, мудр и логичен.

– Да… Максим красноречив, август мудр, однако в этом человеке есть поразительная убежденность, хотя меня он тоже не убедил. В том, что касается Города, я полностью согласен с августом. Да, кстати, ты слышал, что Юстин сказал Кресценту? Он назвал его мошенником и мужеложником. И знаешь, у меня есть кое-какие основания думать, что он не лжет.

Тут Веттий рассказал брату о странном видении двойника Кресцента в лектике.

– Быть не может! – изумился Гельвидиан. – Ты с кем-то его спутал. Ты ведь ждал свою Кумскую сивиллу, и до остального тебе не было дела.

– Клянусь Геркулесом, не спутал! – воскликнул Веттий, даже не обратив внимания на то, что его прекрасную возлюбленную уподобили старухе. – Я его голос из тысячи узнаю!

– Ну, если не спутал, то, выходит, никакой он не киник, а просто сукин сын!

– Похоже! – рассмеялся Веттий.

– Но ты не жалеешь, что послушал этот спор?

– Нет, нисколько! Спасибо, что вытащил меня!

4

Через несколько дней было объявлено о взятии римскими войсками очередного парфянского оплота – Селевкии. По этому случаю вновь состоялось всенародное молебствие, и вновь в присутствии самого августа в жертву Юпитеру Капитолийскому было принесено сто белых волов, и вновь состоялась грандиозная раздача вина и продовольствия. Жертвенным дымом был, казалось, пропитан весь воздух, по улицам бродили толпы пьяных, нередко можно было видеть, как граждане тащили в казармы какого-нибудь мертвецки пьяного солдата, переусердствовавшего в «благочестии». По Городу тотчас же пошла гулять шутка, пущенная известным острословом, мимом Гермесом: «Белые волы августу Марку – привет. Если ты еще раз победишь, мы погибли». Веттий вместе со всеми смеялся этой шутке, но с новыми жертвоприношениями у него оказался связан не только смех, но и эпизод, весьма его опечаливший.

Очень вскоре после празднования взятия Селевкии Гельвидиан сообщил Веттию, что в ближайший судный день в Юлиевой базилике должен состояться суд над тем самым философом Юстином, который спорил с августом. Его привлекли к ответу за безбожие, и дело должен был рассматривать сам префект Юний Рустик, а добровольным обвинителем вызвался выступить киник Кресцент.

– Пойдем, послушаем! – предложил Гельвидиан. – Мне предлагали было попробовать выступить защитником по этому делу, да, говорят, сам подсудимый от защитника отказался.

– Неприятно как-то это… – вздохнул Веттий.

– Только что он в философском споре участвовал, и август говорил, что у всех равное право на речь, а тут – раз! – и его судят. Не при Нероне ведь живем и не при Домициане.

– Так его же не за речь судят! А за то, что уклонялся от жертвоприношений. И что ты вспоминаешь Нерона? Тот – раз! – и повелел Сенеке покончить с собой. А тут – суд, все по закону. Что ни говори, времена наши куда более просвещенные!