Вечность после...

Единственное лицо, которое я рада видеть, и которое помогает мне если не принять, то хотя бы на время забыть, это Лурдес. Она приезжает часто, но Дамиен чаще. И хотя мы не говорим с ним, он наведывается каждый день. Каждый. Иногда я вижу его самого, иногда только его машину под окнами моего корпуса. Он нарочно паркуется в неположенном месте, уж не знаю, сколько штрафов заплатил, и хорошо понимаю, зачем он это делает – показывает мне, что ему не всё равно. Что он здесь, рядом, хотя я и не хочу его видеть. А он упорно не оставляет попыток добиться от меня разговора.

Я официально душевнобольной человек, и я в психушке. Мне можно молчать, если я хочу молчать.

Лурдес обещает вытащить меня из белых застенков, но просит поделиться моей тайной. Она утверждает, что знание причины моего расстройства даст ей возможность помочь, разработать стратегию лечения. А это позволит договориться с больницей о моём домашнем лечении под строгим надзором врача Лурдес Соболевой. Хорошего врача, между прочим. Это я - везде пятое колесо, а у Лурдес - достижения и репутация в профессии.

Мы гуляем в сквере, потом останавливаемся отдохнуть в беседке с надписью на французском «Une place de randezvous». Лурдес достаёт из своей корзинки два стакана с латте из Старбакса и пирожные тирамису из Костко в стеклянных стаканчиках – мои любимые, «прямо из Италии в Канаду» – так пишут на их упаковке.

- Давай притворимся, что мы на набережной… какой-нибудь потрясающей Европейской столицы, пусть даже Парижа! – задорно улыбается.

И я понимаю, что она профессионально не упоминает Италию, заранее зная, что возможные мои ассоциации отдалят её от цели. Конечно, я догадываюсь, к чему все эти приготовления и весь этот спектакль. Она хочет узнать. УЗНАТЬ. ОН тоже хочет, поэтому и трётся здесь каждый божий день. И именно по этой причине я ничего ей не говорю: она расскажет ЕМУ.

Но Лурдес не стала бы успешной, если бы не была такой умной:

- Ева, Дамиен ничего не узнает, если ты сама не захочешь. Я сегодня не только твоя подруга, но и твой врач. Нам нужно вылечить тебя, и всё, что ты мне скажешь, будет оставаться тайной пациента и его доктора! – гипнотизирует меня улыбкой.

- Я расскажу, но есть условие, - внезапно соглашаюсь.

- Всё, что захочешь, дорогая! – её глаза загораются победным блеском.

- Перестань нудеть и улыбаться своими отработанными улыбками. Я чувствую себя болванкой на конвейере твоих пациентов!

Её глаза раскрываются шире нормального:

- Никаких проблем, больше не улыбаюсь!

- Да, создай мне персонифицированные условия – будь просто собой. И не давай чувствовать себя пациентом психиатра, - борзею.

- Окей, - тянет. – Так и сделаем!

- И без пафоса твоей звёздности. Я расскажу, но как подруге, точно не лечащему врачу.

- Я поняла, дорогая!

- И не называй меня «дорогая»! – злюсь. – Ты никогда этого не делала раньше и выдаёшь свой режим «я супер-пупер специалист»!

- Хорошо, Ева. Рассказывай уже! – со вздохом.

И по тому, как плечи моей лучшей подруги Лурдес опускаются, я вижу, что она вняла, наконец, моим просьбам. И поэтому решаюсь выплеснуть свою изнуряющую тайну на единственного человека, которому доверяю:

- Я была беременна от него.

Лурдес – психиатр. Но она не может сдержать эмоций, прикрывает рукой рот, и я вижу, как блестят её карие глаза – вот-вот хлынет.

- Нет-нет, она была здоровенькой, моя девочка! Не думай! – спешу заверить.

Лурдес кивает.

- Шесть месяцев она прожила во мне.

Вздыхаю. Странное состояние: так легко говорить об этом. Наверное, они парализуют мои эмоции медикаментами.

- Нас сбила машина. И она умерла.

Подумав, добавляю:

- Вместе со мной. И у меня больше не может быть детей. У меня нет… больше нет того места, где зарождаются дети, - заглядываю в её глаза.

Интересно, как она это воспримет.

Плохо.

Очень плохо.

Странно. Она плачет, нет, рыдает, а я – нет. Мне почти не больно. Наука шагает семимильными шагами, научившись притуплять даже такую боль, как моя. А Лурдес точно сейчас не врач, она просто женщина, узнавшая о фатальной пробоине в теле и душе своей подруги. Её миссия – помочь мне, вылечить от душевного недуга, но как сделать то, что сделать невозможно?

Она долго подбирает правильные слова, чтобы утешить, а я напоминаю ей названия лекарств, которые держат моё сознание в зоне безопасного розового тумана. Лурдес кивает, соглашаясь:

- Специалист из меня ни к чёрту…

- Просто пациент тебе небезразличен, - теперь я успокаиваю её.

- Мне все пациенты небезразличны! – почти обиженно.

- Но этот особенно, - не сдаюсь.

- Это правда!

Мы обнимаемся, и Лурдес, заводная и всегда откалывающая филигранные шутки Лурдес, даже не улыбается. Не может. Ещё дважды у неё приступ рыданий, и я глажу её по голове:

- Ну хватит, хватит уже, - приговариваю. – Сосредоточься, тебе нужно продумать, как это можно принять и пережить.

Затем, схватив за хвост умную мысль, уточняю:

- Теперь ты понимаешь, почему Дамиену нельзя об этом ничего знать?

- Конечно, Ева. Конечно.

Она обнимает меня обеими руками и даже, что странно, поднимает локти:

- От меня он никогда не узнает. Ты сама ему скажешь! Когда-нибудь…