Вечное невозвращение

— Изменилось. Ты очень взрослый и очень трезвый. Все время смотришь на себя со стороны. Все время анализируешь.

— Тебе показалось.

— Я чувствовала. Это уже от тебя не зависит.

— Проклятье. Ты оскорблена?

— Нет, что ты! Просто я все время чувствовала себя как на экзамене.

— Обещаю тебе, что этого больше не повторится. Просто я был слегка потрясен нашей неожиданной близостью. Старался не ударить лицом в грязь.

— Слишком уж старался.

— Ну, не надо. Теперь я полностью пришел в себя, и дальше у нас все будет прекрасно.

— Ты думаешь, у нас еще что-то будет?

— А как же! Все только начинается.

Все-таки злые силы вырвались наружу без всяких заклинаний. Макаров вдруг понял, что за ним который день кто-то следит. Какой-то изможденный, высокий старик провожал его уже третье утро на работу, держась на почтительном отдалении. Отправляясь домой, Макаров опять видел его тощую фигуру, маячившую в толпе на остановке. Он недоумевал: кому понадобилось следить за ним? И какая странная личность этот сыщик! Иногда, выглядывая утром в окно, он видел своего преследователя, прогуливающегося около парадного, но когда Макаров выходил, никого не было. Старик появлялся спустя некоторое время в троллейбусе или в метро. Теперь каждый вечер кто-то звонил ему домой и тяжело дышал в трубку, не отвечая на вопросы. Все это неприятно беспокоило Макарова, и он решил наконец объясниться со стариком, как вдруг получил от него письмо.

«Уважаемый господин Макаров! — говорилось в письме. — Я тот самый старик, который уже неделю преследует Вас, никак не решаясь подойти. Моя нерешительность вызвана тем, что я должен был точно убедиться, что Вы — это Вы. Теперь наконец я убежден в этом абсолютно и просил бы Вас встретиться со мной. Дело, о котором я хочу поговорить, необычайно важно и для меня и для Вас и не терпит, (теперь уже не терпит) отлагательств». Далее шли адрес и подпись: Березин Валерий Матвеевич.

Макарову почему-то сразу очень не захотелось идти к старику. Во-первых, он сам не был уверен, что он — это он, и ему было неприятно, что кто-то уверен в этом больше него; во-вторых, он кожей чувствовал, что дело действительно серьезное, оно пахло какими-то изменениями в его жизни, необратимостью свершающегося, и это страшило его, как всякого более или менее ленивого, тяжелого на подъем человека. Он понимал, что сам вызвал события и обязан их контролировать, но все оттягивал и оттягивал свой визит к старику. А тут как раз подвернулась командировка в Великий Устюг. Он уговорил Анну (так звали «девочку в руке») взять отгул на три дня, и они улетели рано утром на маленьком самолете из Быково. Было пасмурно, дул пронзительный ветер, а когда сели в Вологде, вовсю валил мокрый снег, и Макаров стал даже опасаться, что рейс задержат и они застрянут в этом грязном и пустынном аэропорту надолго. Но их все-таки пригласили на посадку. Всю дорогу до Устюга сильно болтало, Анну мутило, и Макаров по ее несчастному лицу видел, что она уже жалеет о своем легкомысленном поступке.

Но когда они прилетели в Устюг, устроились в гостинице и вышли на набережную, выглянуло солнце, засверкали купола бесчисленных церквей и открылась удивительная панорама окрестных полей, Макаров помягчал душой и решил, что все будет хорошо, а Анна шумно восторгалась городом и говорила о том, как бы было здорово здесь поселиться насовсем и каждый день видеть такую красоту и жить в этой спокойной тишине.

— Все это тебе скоро надоест и будешь тосковать по большому шумному городу. Особенно зимой, долгими, темными вечерами здесь вообще делать нечего и можно завыть от скуки.

— Что значит делать нечего? Это ты, наверное, привык жить внешней жизнью, и тебе скучно, если нет событий. А у меня всегда есть дела.

Сам Макаров тем не менее тоже испытывал необыкновенное, ни разу с ним не случавшееся состояние — будто он когда-то был в этом городе и очень хорошо его помнит. Иногда он даже говорил себе, какой дом будет сейчас за поворотом — и там действительно стоял дом, который он видел в своем воображении или в воспоминании. Но помнить он ничего не мог — он никогда здесь не был. По крайней мере в этой жизни. Вдруг и правда в нем проснулся какой-то осколочек родовой памяти?

«А может быть, это просто мой город, то место, где я должен жить? — думал он. — И вот оно раскрывается передо мной, как перед старым знакомым». Это очень взволновало его, вечером в гостинице он долго не мог уснуть и все подбивал Анну на обсуждение того, как бы они могли жить в этом городе и что бы они здесь делали.