Вечное невозвращение

Тот не ответил. Макаров присел на сплющенный ящик и стал смотреть в огонь, пытаясь осмыслить, что же с ним произошло и как он тут оказался. Он думал о том, что вряд ли сможет выжить в таком мире. Но, с другой стороны, ему никогда в жизни ни с кем не было так хорошо, как в эту ночь с Анной. Возможно, только сегодня ночью он испытал то, что люди называют любовью. Здесь, в этом нереальном, едва существующем городе исчезло все, что стояло между человеком и миром, не за что было зацепиться и спрятаться. Стало доступным в принципе недостижимое для человека чистое ощущение, прикосновение к миру. Никогда до этого Макаров не видел потрясающей красоты женского тела, никогда не слышал, как шуршит простыня, никогда не воспринимал такой абсолютной, стоящей, как вода в заброшенном колодце, тишины. Любовь — это, наверное, способность к чистому ощущению.

Резко и неприятно загудело. Приехал грузовик и притащил за собой полевую кухню. Тотчас из всех дверей, дыр в стенах, из подвалов полезли люди. Старик в меховой жилетке первым вернулся со своей миской, опять сел рядом и начал громко хлебать.

— Вы здесь живете? — спросил его Макаров.

Старик прервал еду и стал смотреть на него. Он смотрел так долго, что Макарову стало не по себе.

— Нет, — сказал старик наконец, — я издалека приехал, а тут жил в детстве. Я был юннатом, заслуженным юннатом РСФСР, мы все здесь заслуженные юннаты. Вон там, недалеко, на Полянке, был наш Дом пионеров.

— А бабуся? — показал Макаров на сидевшую невдалеке старушку в оранжевой куртке дорожного рабочего.

— Она тоже заслуженная юннатка. Я их всех собрал, вместе легче.

— Я в детстве тоже хотел быть юннатом, даже кроликов завел.

— И что?

— Их собака съела. И я пошел в секцию бокса.

— Жаль.

— Конечно жаль, я бы тоже стал заслуженным юннатом.

— Нет, заслуженным ты бы не стал.

— Почему? У меня отец был заслуженным юннатом.

— Как звали твоего отца?

— Макаров Дмитрий Петрович.

Старик вздрогнул, как от удара, потом поднялся и быстро пошел прочь.

— Постойте! Куда же вы, постойте! Отец, остановись ради Бога! Это же я, твой сын! — Макаров бросился за стариком через дорогу, не обращая внимания на приближавшуюся машину.

Завизжали тормоза. Выскочившая из машины Анна схватила его за локоть.

— Стой! Ты куда бежишь?

— Подожди! Я сейчас! Сейчас!

Старик уже исчез в проломе стены. Когда Макаров добежал до дыры, за стеной никого не было. Он опустился на кирпичи и заплакал.

— Ты что? Что с тобой?

— Это был мой отец. И опять исчез.

— Да брось ты, какой отец? Нет у тебя никакого отца. Просто нервы не выдержали от всего, что ты видел за эти сутки.

— Почему ты так уверенно говоришь, что у меня нет отца?

— Ты же сам несколько лет назад выяснил, что он умер.

— Что-то я такого не помню. Есть у меня отец, я уверен. Если нет отца, то и меня нет. Ты не понимаешь, — вытирал слезы Макаров, по-прежнему сидя на земле. — Отец — моя последняя надежда выскочить из этого заколдованного круга.

— Ну перестань психовать, вставай, поехали.

Машина ревела, переваливая через горы щебня. Они долго молча ехали, при качке толкая друг друга плечами.

— Ты за меня замуж пойдешь?

— Конечно.

— Тогда давай поженимся.

— Прямо сейчас, в машине?

— Нет, давай поищем, где это производится.

Место, которое они наконец нашли, оказалось примечательным. Большой подземный бункер — справа загс, слева церковь.

— После загса пойдем венчаться?

— Не знаю, как скажешь. Я вообще ничего не знаю о тебе: верующая ты или нет, как жила после нашей разлуки и до нее, в юности.

— Я язычница. Одно время была лесной феей, потом бабой-ягой, потом училась в аспирантуре и даже защитила диссертацию.

— На какую тему?

— «Народные заговоры против нечистой силы».

— Интересная тема. И очень близкая тебе.

— Ну да. Прямо по моей специальности. Хочешь, поедем завтра в Крючково?

— На чем?

— Тепловозик маневровый ходит. До Можайска. Таскает три вагона. Утром туда, вечером обратно.

— И ты сможешь найти тот дом и ту дорогу?

— Я была недавно, эвакуировала двух последних старух. Там теперь хорошо: тихо, пусто, золотая осень. Это будет наше свадебное путешествие.

Они долго шли по тропинке от станции к деревне, которая в утренних сумерках просвечивала зыбкими контурами домов впереди на холме.

— Тебе эту шикарную кожаную куртку выдали как ответственному работнику? — спросил Макаров.

— Нет, это древняя вещь, в ней еще моя мама ходила. А правда, я в ней на комиссара похожа?

— Да. А я рядом с тобой — на матроса-анархиста.

Когда они дошли, совсем прояснилось, и остатки серой ночи сползли в ближний овраг. В пустой деревне было жутковато, несмотря на окружавшую красоту. На фоне леса, сверкающего всеми осенними красками, дома казались черными и мертвыми. Где-то в конце улицы маячили одичавшие собаки, не решаясь подойти.

— Ты узнаешь что-нибудь?

— Абсолютно ничего, я ведь здесь только ночью был.

— Вот в этом доме я снимала комнату. А вот здесь на лавке мы с тобой сидели. Хотя вряд ли это та же самая лавка.

— А может быть, и дом не тот.

— Нет, дом тот, он, правда, с тех лет здорово потемнел и стал ниже, в землю врос. Но он тот же. Я ведь здесь два года прожила.