Вечное дерево

Журка шел по проспекту, размахивая расслабленными руками, как маятниками.

Горели лампы дневного света. Весь проспект казался зеленоватым. Фонари были нестерпимо яркими, как вспышки электросварки. На них больно было смотреть.

Он шагал без цели, куда ноги несли. Снова возникли перед ним сложные задачи. Снова он терялся и робел перед ними.

Раз отец знает о побеге, значит, потребует объяснения. А что он ответит? Все- прежние доводы сейчас выглядели наивными, детскими, просто мутью. Он словно повзрослел за этот день. Он явно видел сейчас свою ошибку, отчетливо видел, будто у него появилось второе зрение. Скажи ему сейчас: "Убегай из дому"-ни за что бы не согласился. Куда бежать? Зачем?

Он опять вспомнил демонстрацию, рукп товарищей, свой восторг, ощущение крыльев за спиной.

"Хорош я был с чемоданом на плече. И что подумал отец? Подумал: длинный дурак. Все идут налегке, а он с чемоданом прется. Но чемодан-то его. Конечно, он сразу же догадался, в чем дело..."

Свет дневных ламп кончился. Теперь улицу освещали обычные электрические фонари. Журка мог широко открыть глаза и смотреть на людей сколько угодно.

И Журка смотрел, смотрел, стараясь найти ответы на свои вопросы.

Вот он заметил слезинку на лице старика. Заметил искорку смеха в глазах девушки. Раньше он никогда этого не замечал. "Но отчего один плачет, втораясмеется? Куда они спешат? Конечно, по делу. А у меня какая цель? Да никакой. Шагаю, потому что боюсь возвращаться домой, посмотреть в глаза отцу".

И тут он понял: ответа не избежать, и не надо избегать. Чем скорее ответить - тем лучше.

Журка отправился домой.

За дверью слышались возбужденные голоса.

"Только не при людях", - подумал Журка и отнял руку от звонка.

Он бродил по двору, косясь на освещенные окна своей квартиры. Видны были белые занавески, оранжевый абажура Мелькнула фигура матери, прошедшей из ком"

наты на кухню, и снова скрылась.

На дворе шла обычная вечерняя жизнь. Из гаражей, окружающих кочегарку буквой "П", слышалось тарахтенье моторов. Со спортивной площадки доносились звонкие голоса и глухие удары мяча о землю.

Сверху раздалось гудение. Над домами, хорошо различимый на фоне темно-синего неба, проплыл самолет.

Проводив самолет, Журка стал разглядывать небо.

Оно сегодня как-то особенно щедро было усыпано звездами, большими и малыми, и совсем маленькими, едва мерцающими. Иные из них были настолько неяркими, что их с трудом можно было различить. Иные то зажигались, то снова гасли, будто кто-то там, наверху, светил фонариком, у которого вот-вот перегорит лампочка. Казалось, все звезды, сколько их есть на свете, зажглись сегодня, выплыли, чтобы поглядеть на землю, на город, на дома, на него. И вдруг одна из них не выдержала, сорвалась и полетела вниз, оставляя на небе короткий, тотчас гаснущий след.

Журка снова почувствовал легкость и радость, как там, в толпе, на площади.

Но стоило ему повернуться и взглянуть на окна своей квартиры, как эта легкость исчезла и он подумал о другом: "А что он сделает со мной? Выгонит из дому?

Опять даст пощечину? Или поговорит, как с глупым мальчишкой?"

Когда наконец из подъезда вышли гости, которых он тотчас узнал - и Куницына, и дядю Самофала, и Копну, и отца Кольки Шамина, и Инессу Аркадьевну-жену Самофала,-Журка был уже до того наэлектризован ожиданием, до того взвинчен, что ему было все равно, что с ним будет, только бы поскорее все это кончилось...

Отец сидел "столбиком"-не сгибая спины-за еще не убранным столом и читал газету. В комнате пахло вином, папиросами и духами. ("Мама такими не душится"). Журка стоял у дверей, дожидаясь взгляда отца.

Отец вскинул голову и посмотрел на Журку.

- А-а,-протянул он и неторопливо отложил газету. - Подойди сюда.

Журка не двигался. Ему казалось, стоит сделать шаг-и будет заметно, как у него дрожат коленки.

- Подойди, - отец встал и развел руки.

Журка, зажмурившись, шагнул вперед.

- Наклонись.

Журка наклонился и, к удивлению своему, почувствовал, как отец обнял его и поцеловал в губы.

Редко целовал его отец, только в день рождения.

Журка всхлипнул и простонал протяжно:

- Прости, папа.

- Бывает, - сказал отец. - Всякое бывает по молодости. Садись-ка, садись. Мать, там не осталось у тебя?

Нина Владимировна налила вина из недопитой бутылки.

"Помирились!"-с радостью подумал Журка.

- И себе налей,-приказал Степан Степанович.- Вот за что я тебя поцеловал, -сказал он, глядя ошеломленному Журке в глаза,-за то, что ты сегодня там, на Невском, вместе со всеми, с народом был... Значит, есть в тебе хорошее.,. Такое... Настоящее... За него и выпьем.

Нина Владимировна, поняв, что ее присутствие может помешать разговору, отправилась на кухню. Степан Степанович уже другим, поучительным тоном, как, бывало, говорил с подчиненными, повел беседу:

- Ты насчет работы проезжался.., "Не надо, мол...

ишачить", и так далее. А все работой, вот такими руками сделано, все... Я эту любовь через всю жизнь пронес...

Журка плохо понимал отца. Он смотрел на его руки, все в шрамах, как в наклейках, и ему хотелось прикоснуться к ним,погладить.