Вечная ночь

На этом записи обрывались. Дальше – пустые страницы. Тишина показалась Борису Александровичу тревожной, странной. Только что, читая дневник, он ясно слышал голос живой девочки. И вдруг голос оборвался, исчез, будто кто-то зажал ей рот.

* * *

Физкультурница Майя ждала Соловьева у подъезда. Он сразу заметил в фонарном свете, в штриховке мелкого дождя мощную фигуру с маленькой лохматой головой и тихо просигналил. Майя замахала рукой, побежала к машине. Когда она открыла дверцу, пахнуло перегаром.

– Добрый вечер. Я тут замерзла, как собака. Слушайте, давайте пойдем в кафешку. Мне надо срочно что-нибудь съесть.

– Да, – кивнул Соловьев, – наверное, вам не помешает закусить.

– Что, пахнет? Не бойтесь, я, вообще-то, не пьянею. Соображаю нормально. Только живот болит, если нет закуски. – Она залезла в машину, хлопнула дверцей. – Поехали. Сейчас направо, на проспект выезжаем, там совсем близко хорошая кафешка. Вкусно, дешево и народу мало. У Нинульки холодильник пустой, она ничего не покупает и не жрет, когда Женечки нет. А дома у себя я бываю редко. Живу в коммуналке, там такая тоска, повеситься хочется. Извините, я забыла, как вас зовут?

– Дмитрий Владимирович.

– Ой, а можно просто Дима? Мы с вами вроде как ровесники. Слушайте, никогда не думала, что следователи бывают такие симпатичные. А вы какой следователь? Важняк?

– Важняк.

– Класс! Машина у вас, правда, неважнецкая. Старый «Фольксваген». В Штатах небось люди вашего уровня ездят совсем на других тачках. Ой, господи, что я болтаю? Плакать не могу, вот и болтаю. Ком в горле стоит, а глаза совсем высохли. У меня ведь своих детей нет. Я с Женечкой возилась больше, чем мать. Я окончила педагогический, поработала пару лет учителем физкультуры, поняла, что это не для меня. Денег мало, дети шальные, училки – одни тетки, мужичков вообще никаких. Прямая дорога в старые девы. Поступила на заочный финансово-экономический. Ну да вам это не интересно. Когда Женя родилась, я как раз была без работы, и Нинулька с Валерой взяли меня няней. Вот, все, мы приехали.

В кафе было пусто и душно. В ярком свете у зеркала в гардеробе Соловьев заметил, что его спутница грубо, неряшливо накрашена. Усевшись за столик, она жадно закурила. Не заглядывая в меню, заказала себе салат, куриные котлеты с рисом и тут же спохватилась:

– А вы, Дима? Здесь правда все очень вкусно.

– Мне, пожалуй, то же самое.

– Ну, во-от, – протянула Майя, когда удалилась официантка, – даже не знаю, с чего начать. Про пустышку я вам по телефону сказала. Хотя это, конечно, не главное. Надо собраться с мыслями. Все путается в башке. Хочу про Женечку говорить, только про нее, но знаете, как это больно! Вам же факты нужны, а я болтаю, болтаю. Отнимаю ваше драгоценное время.

– Не волнуйтесь. У меня пока время есть. – Соловьев улыбнулся.

– Какая у вас улыбка хорошая. Эх, жалко, вы за рулем, а то мы бы с вами выпили. Хотя, конечно, мне достаточно. Ладно, попробую по порядку. Когда Валерка их бросил, Жене исполнилось четыре года. Он хотел забрать ребенка, даже грозил судом. К тому времени у него уже имелось три мальчика, от разных жен, но ими он мало занимался. А к Женечке вдруг проснулись отцовские чувства. То ли возраст у него подошел, то ли потому, что она девочка и показалась ему такой беззащитной. С первых дней она была хорошенькая, как ангел. Локоны, глаза, ресницы. Ему улыбнулась, когда он взял ее на руки в роддоме. Клянусь, я сама видела, хотя знаю, такие крошечные дети еще не улыбаются. И первое слово ее было «папа». А потом она стала говорить «Мая». Мы с Нинулькой до сих пор спорим. Она считает, что ребенок говорил «мама». Я уверена, что – Майя. А Валерка однажды заявил, что мы тут вообще ни при чем. Женечка говорит «мало!». Ей правда всего всегда было мало. Грудного молока, игрушек, гостей, подарков, шмоток, праздников, приключений, внимания, любви. Иногда у меня возникало такое чувство, что девочка ошиблась адресом, родилась не в то время, не в том месте и теперь ищет то, чего не бывает. – Она грустно усмехнулась. – Опять болтаю. Вряд ли вам все это интересно.

Принесли еду. Майя принялась жевать, неопрятно, жадно. Помада размазалась, тушь потекла. Она ела и плакала.

– Вот, соли теперь не надо, – заметила она с набитым ртом, схватила салфетку, высморкалась, – и слезы наконец. Уже легче немного. Извините. Я сегодня весь день Нинульку утешала, а меня утешить некому. Я вообще-то совершенно одинокий человек. А вы?

– Нет, – сказал Соловьев, – я – нет.

– Врете, господин важняк. По глазам вижу, что врете. Впрочем, это не мое дело. Слушайте, почему вы ничего не едите? Вам противно на меня смотреть? Извините. Не жрала со вчерашнего вечера. Все хочу похудеть, но постоянно срываюсь. Как сейчас.

Соловьев стал есть. Несколько минут они молчали, уставившись в свои тарелки.