Так они познакомились. А потом оказалось, что у Филиппова есть теплая дача под Москвой, совсем недалеко. Зимой там никто не живет, и он готов приютить Олю с Димой до конца апреля, за символическую плату, а можно и вообще бесплатно. Ему, Филиппову, и его родителям неспокойно, когда дом стоит пустой, беспризорный.
Ох, как это оказалось кстати! Филиппов был такой милый, тихий, «уютный», как сказала о нем Оля. Диме он тоже сразу понравился. Ему и в голову не могло прийти, что душка историк, рыхлый, неуклюжий, бледно-рыжий, с лысиной, похожей на цезуру католического монаха, положил глаз на Оленьку сразу, как только увидел ее в новогоднюю ночь.
Дима в свои двадцать лет был категорически не ревнив. В детстве, в школе он ревновал ее ужасно. А потом она сказала ему, что ревность – это диагноз. И он расслабился.
Кроме дачи у Филиппова имелся еще и старенький, но очень симпатичный «жигуленок». Раньше совсем не ездил, догнивал в гараже, а тут вдруг разъездился, и не куда-нибудь, а на дачу. Разве запретишь хозяину приезжать на собственную дачу?
Бревенчатый дом стоял у самой опушки сосновой рощи. Веранда с цветной мозаикой стекол, крыльцо со скрипучими ступенями и резными перильцами. Флюгер на крыше, петушок из ржавой жести с отколотым клювом. Двадцать один год назад Дима прожил в этом пряничном домике три месяца, январь, февраль, март, вместе с Олей, когда они были «немножко женаты».
Дорога от станции до поселка шла мимо заснеженного поля, потом сквозь сосновую рощу. Они приезжали поздно. Над полем сияли зимние звезды. Снег скрипел под ногами, от мороза слипались ноздри и слегка кружилась голова. В доме кроме отопления ОГМ была еще и печка. Ее обязательно топили, пекли картошку в золе. Картошка с крупной солью, чай с сушеным смородиновым листом. Так они ужинали. Часто в поселке вырубали электричество, и они проводили вечера при свечах и керосинке.
У Оли появился яркий, совсем не городской румянец, и это очень шло ей. Она вообще удивительно похорошела в эти три месяца. Дело было не только в свежем воздухе и умывании чистым снегом каждое утро. Она светилась изнутри, она чувствовала, как влюблен в нее Филиппов. Ей нравилось, что ее любят сразу двое. А какой же девочке это не понравится?
Филиппов навещал их по выходным, ночевал за тонкой стенкой. Было всего две теплые комнаты. Дима и Оля слышали, как он ворочается, как дышит. Он их тоже слышал, каждое движение, каждый шепот и вздох.
Перед сном они вместе гуляли. У Филиппова на морозе краснел нос и запотевали очки. Для ночных прогулок в доме имелся запас валенок и старых тулупов. Оля надевала на голову белую пуховую шаль. Они шли втроем по узкой тропинке среди корабельных сосен. Филиппов рассказывал об африканских походах Наполеона, о французе Шампильоне, которому первому удалось расшифровать египетские иероглифы. Шампильону было одиннадцать лет, когда он познакомился со знаменитым физиком Фурье, увидел его египетскую коллекцию и, рассматривая папирусы и каменные плиты с иероглифами, заявил: «Я это прочту!»
Оля слушала, и глаза ее блестели в темноте. Филиппов выразительно размахивал руками в толстых варежках.
Сейчас, через двадцать один год, те три зимних месяца казались целой эпохой. Качество времени было совсем другим. Каждая прожитая минута сверкала холодно, как снег в лунном свете, горячо, как угли в печи. Лучше не вспоминать. Либо сгоришь, либо замерзнешь…
В тишине кабинета взорвался телефонный звонок.
«Оля!» – крикнул про себя Соловьев, хватая трубку. Но это была никакая не Оля.
Оля опомнилась в четверть девятого. День был забит до предела, она почти забыла, что в девять за ней приезжает машина с телевидения. Ноги гудели от беготни по этажам, из корпуса в корпус, в одиночку или с табунком студентов.
Она сняла промокшие сапоги, набила газетой, поставила под батарею, надела тапочки. Но колготки тоже промокли, а запасных не было. Голос осип, в горле першило. Слишком много пришлось говорить сегодня. Глаза покраснели и слипались. Дурацкое состояние, когда валишься от усталости, а внутри все дрожит.
Критически оглядев себя в зеркале, она обнаружила, что выглядит ужасно. Под глазами синие круги. Лицо бледно-зеленое. Ладно, это не сложно исправить гримом. Но волосы после беготни под снегом и дождем напоминают паклю. С такой башкой появляться на экране неприлично.
При ординаторской имелся душ для персонала. Оля одолжила у одной из сестер шампунь, резиновые шлепанцы, заперлась в кабинке. Мощный напор горячей воды – это почти реанимация. Десять минут под душем, и можно жить дальше.
Продумывая, как лучше выстроить разговор в эфире, Оля в очередной раз задала себе вопрос, почему серийные убийцы вызывают у публики такой жгучий интерес?