Вечера на хуторе близ Диканьки

Это привело в стыд наших храбрецов и заставило их ободриться; кум хлебнул из кружки и начал рассказывать далее: «Жид обмер; однакож свиньи на ногах, длинных, как ходули, повлезали в окна и мигом оживили плетеными тройчатками, заставя плясать его повыше вот этого сволока. Жид в ноги, признался во всем… Только свитки нельзя уже было воротить скоро. Пана обокрал на дороге какой-то цыган и продал свитку перекупке; та привезла ее снова на Сорочинскую ярмарку, но с тех пор уже никто ничего не стал покупать у ней. Перекупка дивилась, дивилась, наконец смекнула: верно, виною всему красная свитка. Недаром всегда, когда вздумывалось ей надевать, чувствовала, что ее все давит что-то. Не думая, не гадая долго, бросила в огонь — не горит бесовская одежда! Э, да это чортов подарок! Перекупка умудрилась и подсунула в воз одному мужику, вывезшему продавать масло. Дурень и обрадовался; только масла никто и спрашивать не хочет. „Эх, недобрые руки подкинули свитку!“ Схватил секиру и изрубил ее в куски; глядь — и лезет один кусок к другому, и снова целая свитка. Перекрестившись, хватил секирою в другой раз, куски разбросал по всему месту и уехал. Только с тех пор каждый год, и как раз во время ярмарки, чорт с свиною личиною ходит по всей площади, хрюкает и подбирает куски своей свитки. Теперь, говорят, одного только левого рукава недостает ему. Люди с тех пор открещиваются от того места, и вот уже будет лет с десяток, как не было на нем ярмарки. Да нелегкая дернула теперь заседателя о…»

Другая половина слова замерла на устах рассказчика…

Окно брякнуло с шумом; стекла, звеня, вылетели вон, и страшная свиная рожа выставилась, поводя очами, как будто спрашивая: а что вы тут делаете, добрые люди?

VIII

…Піджав хвіст, мов собака;

Мов Каін затрусивсь увесь;

із носа потекла табака^[9].

Котляревский. Энеида.

Ужас оковал всех находившихся в хате. Кум с разинутым ртом превратился в камень. Глаза его выпучились, как будто хотели выстрелить; разверстые пальцы остановились в судорожной неподвижности на воздухе. Высокий храбрец, в ничем непобедимом страхе, подскочил под потолок и ударился головою об перекладину; доски посунулись, и попович с громом и треском полетел на землю. «Ай! ай! ай!» кричал один, повалившись на лавке, болтая в ужасе руками и ногами. «Спасайте!» горланил другой в отчаянии, закрывшись тулупом.

Кум, выведенный из своего окаменения вторичным испугом, пополз в судорогах под подол своей супруги. Высокий храбрец полез в печь, несмотря на узкое отверстие, и сам задвинул себя заслонкою. А Черевик, как будто облитый горячим кипятком, схвативши на голову горшок вместо шапки, бросился к дверям и, как полоумный, бежал по улицам, не видя земли под собою; одна усталость только заставила его уменьшить немного скорость бега. Сердце его колотилось, как мельничная ступа, пот лил градом. В изнеможении готов уже был он упасть на землю, как вдруг послышалось ему, что сзади кто-то гонится за ним… Дух у него занялся…

«Чорт! чорт!» кричал он без памяти, утрояя силы, и чрез минуту без чувств повалился на землю.

«Чорт! чорт!» кричало вслед за ним, и он слышал только, как что-то с шумом ринулось на него. Тут память от него улетела, и он, как страшный жилец тесного гроба, остался нем и недвижим посреди дороги.

IX

Ще спередï і так і так;

А з задï, єй-же-єй, на чорта!^[10]

Из простонародной сказки.

«Слышишь, Влас!» говорил, приподнявшись, один из толпы спавшего на улице народа: «возле нас кто-то помянул чорта!»

«Мне какое дело!» проворчал, потягиваясь, лежавший возле него цыган: «хоть бы и всех своих родичей помянул».

«Но ведь так закричал, как будто давят его!»

«Мало ли чего человек не соврет спросонья!»

«Воля твоя, хоть посмотреть нужно; а выруби-ка огня!»

Другой цыган, ворча про себя, поднялся на ноги; два раза осветил себя искрами, будто молниями, раздул губами трут и, с каганцом в руках — обыкновенною малороссийскою светильнею, состоящею из разбитого черепка, налитого бараньим жиром, — отправился, освещая дорогу.

«Стой; здесь лежит что-то; свети сюда!»

Тут пристало к ним еще несколько человек.

«Что лежит, Влас?»

«Так, как будто бы два человека: один наверху, другой нанизу; который из них чорт, уже и не распознаю!»

«А кто наверху?»

«Баба!»

«Ну, вот, это ж то и есть чорт!»

Всеобщий хохот разбудил почти всю улицу.

«Баба взлезла на человека: ну, верно, баба эта знает, как ездить», говорил один из окружавшей толпы.

«Смотрите, братцы!» говорил другой, поднимая черенок из горшка, которого одна только уцелевшая половина держалась на голове Черевика: «какую шапку надел на себя этот добрый молодец!»