Вечер был...

И она пошла в комнату. Конечно, хорошо, что деньги получила, но вот у Зойки что-то произошло, шарф ей предлагала, к этой гинекологше с плащом бегала, Ну надо им померить – придите. Тоже мне барыня… Нет, это все не так.., Торговать Зойка носила плащик. Да, видать, ре взяли. Будут они мелочиться. Эта кукла Римма, чтоб ей счастья не видать, их за людей не считает. Тамара ходит в консультацию, где она работает, каждый месяц на комиссию. У них такой порядок. Так Римма эта самая проходила мимо нее, как мимо стенки. А на черта ты нужна? Тамара к ней в кресло ни за какие деньги не сядет. Лучше подохнет… Но она все-таки дала Зойке деньги? И Зойка вернулась от нее со стеклянными глазами, а руки горячие, как у тифозной… Но разве ж от нее правды дождешься?

* * *

Уже через час Олег Быков сидел за белым блестящим столом – недавно купили кухню,– и Ольга наливала ему в тарелку уху из консервов «Уха камчатская». Она посыпала укропом и петрушкой дымящуюся поверхность, слегка потрясла деревянной перечницей и подвинула Быкову.

– Знаешь,– сказала Ольга,– я сегодня кассу уступила Зойке Синцовой. Той, у которой мужа током убило. Да я тебе рассказывала…

– Ну…– ответил Быков, старательно дуя на ложку,

– Она так просила, так просила. Конечно, планы это мои нарушило, но помочь ведь человеку надо…

Быков глотнул ароматную, перченую жидкость, подумал о том, как обрадуется Ольга его «левому заработку». Это л<е надо, живут люди в зависимости от какой-то черной дурацкой кассы. Разве б он, Быков, смог жить, если б ему пришлось где-то перехватывать, просить рубль «на выпить?».

– Вот так, Алик, осталась я без черной кассы, значит,– продолжала сокрушаться Ольга.

– Ну, ладно, не дрейфь,– сказал Быков. Он оторвался от ухи, очень это было приятно – отдавать жене деньги,– полез в бумажник. Деньги еще не успели выпрямиться. Они хранили форму маленького дерматинового кошелечка, который, провалившись в решетку, плыл где-то в таинственных подмосковных водах.– На,– сказал Быков.– Я тут одному профессору работку сработал.

Ему нравилось придумывать для Ольги профессора. Или плести насчет какого-то очень ответственного заказа, который он выполняет, когда все уходят из института. В такие минуты Быков сам верил в профессора, интеллигентного старичка, который говорит ему: «Благодарю вас, молодой человек!», и в спецзаказ. Как-то Ольга спросила, не делают ли они что для космоса. Быков загадочно улыбнулся:

– Будущее, Олюшка, за пластиком. Мы его начинаем осваивать.

Вот сейчас он сказал про профессора так небрежно, а сам видел, как помягчели, подобрели глаза жены.

– Ой! – воскликнула Ольга.– Аленька, золотце! Это ж надо так кстати!

Она бережно взяла деньги, прижала их к груди и засмеялась.

– Не поверишь, я точно такими вот десятками отдала кассу Зойке. Уж она меня благодарила, уж благодарила. В кошелечек положила, а вся аж светится…

Быков глотал горячую уху, а Ольга побежала прятать деньги.

…На широком диване лежала Тамара, она плотно задвинула шторы и слушала, как дышит Иришка.

…Римма Борисовна читала в постели. На другой кровати лежал муж, и от него слегка пахло вином. Он смотрел «Вечерку». Римма Борисовна сладко потянулась под теплым одеялом, легко нажала кнопочку своего бра. Запрыгали на потолке блики, заметались. Римма Борисовна вспомнила, как она дала Зое Синцовой семьдесят пять рублей взаймы, восхитилась своей добротой и уснула.

…Зоя не спала. Она уже знала, что расплатится! Как это ни странно, сейчас она уже не думала о деньгах, и мысли у нее были другие, неожиданные и ясные. Такое ощущение было однажды, в детстве, когда прорвался долго болевший флюс. Она отплевывала в раковину омерзительную кровящую жижу и вдруг почувствовала: ей стало хорошо и спокойно. Она помнит, как элементарно просто решилась тогда задачка по арифметике и как легло в память сразу, без повторений, длинное, казавшееся нескладным стихотворение. Вот и сейчас то же самое – она как отплевывала свою беду. Точка. Наконец-то! Как же так она жила до сих пор, вся загипнотизированная своим невезением? Вся ее жизнь – тема для обсуждения, осуждения и жалкого сочувствия. Да как они смеют! Вспомнилось самодовольное, блестевшее от питательного крема лицо Риммы Борисовны, Как противно, на полусогнутых, она, Зоя, шла к ней сегодня. К этой индюшке с дверным колокольчиком. А этот мужик, что носом терся в троллейбусе возле ее сумочки.

Глаза бегают, потому что она, женщина, висит на перекладине, сумка только что не в зубах, а он камнем сидит… Она на него так посмотрела, что он глаза отвел, рванулся к выходу… Рванулся к выходу? Ах, вот оно что! Зоя чуть не задохнулась от открытия. Это несчастье ее рванулось к выходу.;. Гад ты, гад паршивый…