«Вдоль обрыва, по-над пропастью...»

Когда я им открыл дверь, то по лицу Марины понял: что-то произошло.

— Марина, что с тобой?

— Со мной — ничего. А ты посмотри на своего друга…

Володя был, что называется, «в пополаме».

— Ну, ничего, сейчас он немного поспит и придет в себя.

— Гарик, какое поспит! Сейчас уже четыре, а у него вечером «Гамлет»!..

— Что же делать, Марин, я не знаю…

— Я тебя прошу, Гарик. Поезжай в театр, скажи Любимову все как есть, что Володя не может сегодня играть, пусть заменяют спектакль, — сказала Марина.

Я поехал. Попросил, чтобы меня проводили к Юрию Петровичу, и очень коротко объяснил, что случилось.

— Передайте вашему другу, что я сегодня же издаю приказ о его увольнении из театра. Всё. До свидания.

Все это было сказано жестко, спокойно, даже, мне показалось, с какой-то расстановкой слов, чтобы, видимо, было понятно, что это всерьез, а не просто очередная угроза.

Я вернулся домой. Володя вроде бы вполне оклемался, даже порозовел.

— Васёчек, Марина сказала, что ты в театр ездил и что…

— Юрий Петрович сказал, что сегодня же издает приказ о твоем увольнении.

— А-а-а! — почти зарычал Володя.

Он резко поднялся, подошел к столу, налил полстакана водки и выпил залпом. И вскоре опять отключился.

Мы с Мариной вышли на кухню. Марина молчала и плакала. Моя мама ее утешала, гладя по голове, как ребенка.

— Надежда Петровна, — сквозь слезы еле слышно говорила Марина, — он же себя погубит. Я просто в отчаянии! Не знаю, что делать.

Марину моя мама сразу, как говорится, приняла. Помимо того, что она была просто само очарование, она была такой естественной, никакой «звездности» в ней не наблюдалось, и в то же время аристократизм чувствовался во всем — в манере себя вести, в сдержанности суждений, в стиле одежды. И еще — в ней угадывалась очень чуткая и широкая душа.

Когда Володя был в нормальном состоянии, он, казалось, светился весь от счастья, потому что с ним рядом такая женщина. А она и вправду словно создавала вокруг удивительное умиротворение и радость. И моя мама почувствовала в Марине это редкое, истинно женское качество.

Вскоре она уехала, взяв с Володи слово, что тот ляжет в больницу.

Его действительно поместят в очень хорошую клинику, в отдельную палату со всеми удобствами. Я с Машей буду его навещать, и в одно из посещений он нам прочитает удивительную повесть про дельфинов — такой фантасмагорический ход, будто не мы наблюдаем и изучаем дельфинов, а они нас.

Выпишется из больницы он где-то в начале декабря, начнет играть все свои роли — в общем, все наладится.

Новый, 1969 год мы будем встречать в мастерской у скульптора Федора Фивейского, прославившегося своей работой «Сильнее смерти», получившей на Всемирной выставке в Брюсселе золотую медаль (уже давно этот памятник стоит в Русском музее в Петербурге), — остроумного балагура, бывшего в свое время одним из авторов и участников знаменитых капустников в Союзе художников на Беговой улице. К новогоднему вечеру он тоже напишет небольшой капустник, в центре которого будет любовь Володи и Марины.

31 декабря у Володи был какой-то вечерний спектакль, который кончался поздно, поэтому встретить Марину в Шереметьеве он попросил Севу Абдулова. И вот уже половина двенадцатого, а их все нет. Володя места себе не находил. Я как мог его успокаивал, а он все причитал, что вот, мол, первый Новый год вместе и такой облом…

Наконец, без десяти двенадцать в дверях мастерской показываются Марина и Севочка.

Было впечатление, что никого вокруг них не существует: Володя и Марина, обнявшись, застыли в нескончаемом поцелуе. Лишь с первым ударом курантов они оторвались друг от друга и взяли свои бокалы.

Очень интересной получилась сценка, как Федя в роли докладчика от общества по распространению политических и научных знаний рассказывает о том, что собирается лепить фигуру популярного артиста Владимира Высоцкого и для этого изучает его внешность (на подрамнике был помещен большой лист ватмана, а на этом листе — условный рисунок фигуры Володи по пояс) — какая у него мощная, мужская шея, какая накачанная мускулатура рук, какая мощная грудь, в которой неистово бьется его ранимое сердце (сердце было нарисовано в утрированно увеличенном размере), а бьется оно так, потому что… Здесь Федя разрывает ватманский лист в том месте, где нарисовано сердце, и присутствующие видят портрет Марины во всю обложку журнала «Тайм»…

Эффект это произвело обалденный. Марина была тронута до слез.

В общем, получилась одна из самых запоминающихся встреч Нового года.

Через пару недель я вернулся в Магадан, и вскоре вышла моя первая книжка стихов, выпущенная местным книжным издательством. «Звуковой барьер» — таково ее название. Я был безумно счастлив. И тут же отправил по экземпляру маме, Володе и Эдику Филатьеву, моему приятелю, о котором упоминал выше, он сделал обо мне передачу по телевизору, и я стал получать письма со всего Советского Союза. Писали в основном девицы, восхищенные моим крутым поворотом в судьбе. Очень занятные встречались письма, в некоторых даже были предложения руки и сердца.