Вдали от обезумевшей толпы

У Джозефа от огорчения по всему лицу пролегли глубокие борозды и складки. У Фрея от сугубого отчаяния весь лоб покрылся сетью морщин, перекрещивающихся вдоль и поперек, словно прутья садовой решетки. Лейбен Толл поджал губы, и лицо у него точно окаменело. У Мэтью отвисла нижняя челюсть, а глаза ни секунды не оставались на месте, словно их дергала изнутри какая-то мышца, заставляя перебегать то туда, то сюда.

— Да, — заговорил Джозеф, — сижу это я себе дома, только взял Библию «Послание к Ефесянам» поискать, а сам думаю: ничего у меня, кажись, кроме коринфян да фессалонийцев, в моем драном Завете не осталось, гляжу, Генери: «Джозеф, — говорит, — овцы клевером объелись».

У Батшебы в такие минуты мысль мгновенно претворялась в слово, а слово переходило в крик. Тем более что она еще не совсем успокоилась после того, как Габриэль Оук своими рацеями вывел ее из себя.

— Довольно, перестаньте, вот олухи! — крикнула она и, швырнув в прихожую свой зонтик и молитвенник, бросилась бегом туда, где произошло бедствие. — Идут ко мне, вместо того чтобы сразу согнать овец! Вот дубины!

Глаза у нее потемнели и сверкали, как никогда. Батшеба отличалась скорее демонической, чем ангельской красотой; и она бывала особенно хороша, когда сердилась, а сейчас это было тем более заметно благодаря роскошному бархатному шитью, в которое она только что нарядилась перед зеркалом.

Все старики скопом бросились за ней на клеверное поле. Джозеф на полдороге отстал и опустился на землю в полном изнеможении, словно его совсем доконала эта жизнь, которая день ото дня становится все невыносимее.

Оживившись, как всегда, от ее присутствия, все быстро рассыпались по полю и окружили пострадавших овец. Большая часть из них уже лежала на траве, и их невозможно было заставить подняться. Их перенесли на руках, а остальных перегнали на соседнее поле. Здесь через несколько минут свалилось еще несколько овец в таком же беспомощном и тяжком состоянии, как и другие.

У Батшебы сердце разрывалось от жалости, так больно было смотреть, как лучшие образцы ее первого молодого стада корчатся в судорогах

…раздутые, отравы наглотавшись.

У многих на губах выступила пена, они дышали часто и прерывисто, и животы у всех страшно вздулись.

— Ах, что же мне делать, что делать? — беспомощно повторяла Батшеба. — Несчастные животные эти овцы, вечно с ними что-то случается! Я в жизни не видела ни одного стада, с которым в течение года чего-нибудь не приключилось.

— Есть такое одно средство, только оно и может их спасти, — сказал Толл.

— Какое, какое? Ну, говорите скорей.

— Им надо проколоть бок такой штукой, она для того и приспособлена.

— Вы можете это сделать? Или я?

— Нет, мэм. Ни нам, ни вам этого не суметь. Надо знать, где проколоть. Кольнешь чуть левее или правее, попадешь не туда и заколешь овцу. И пастухи-то сами этого не умеют.

— Значит, они так и погибнут, — сказала она упавшим голосом.

— Есть только один человек у нас здесь, он это может сделать, — сказал только что подошедший Джозеф. — Будь он здесь, он бы их всех поднял.

— Кто это? Сейчас же пошлите за ним.

— Пастух Оук! — сказал Мэтью. — Этот на все руки мастер.

— Это верно, — подтвердил Джозеф.

— Правильно, только он и может, — поддакнул Лейбен Толл.

— Как вы смеете называть это имя в моем присутствии, — возмутилась Батшеба. — Я же вам сказала, чтобы вы не заикались о нем, если хотите остаться у меня. Ах! — воскликнула ока, просияв. — Фермер Болдвуд, вот кто должен знать.

— Нет, мэм, — отозвался Мэтью. — Тут на днях две из его отборных овец объелись вики, вот то же с ними было, что и с этими. Так он тут же в спешном порядке верхового прислал за Гэбом. Гэб их и спас. Правда, у фермера Болдвуда есть такая штука, которой колют. Этакая полая трубка с иглой внутри. Верно я говорю, Джозеф?

— Правильно, полая трубка, — подтвердил Джозеф, — она самая.

— Да, это, стало быть, тот самый инструмент, — задумчиво промолвил Генери Фрей с невозмутимостью восточного мудреца, которого не смущает бег времени.

— Так что же вы стоите здесь да твердите ваши «стало быть» да «правильно», — взорвалась Батшеба. — Сейчас же ступайте и приведите кого-нибудь спасать овец.

В полной растерянности они разбрелись в разные стороны, чтобы привести, как им было велено, кого они сами не знали. Через одну-две минуты все скрылись за воротами. Батшеба осталась одна с подыхающим на ее глазах стадом.

— Ни за что не пошлю за ним, ни за что, — решительно сказала она.

Одна из овец забилась в мучительных судорогах, вытянулась и прыгнула высоко в воздух. Это был чудовищный прыжок. Она тяжело рухнула наземь и больше не двигалась.

Батшеба подбежала к ней. Овца была мертвая.

— О! Что же мне делать? Что делать? — застонала Батшеба, ломая руки. — Я не хочу посылать за ним! Не буду!