Вдали от безумной толпы

Джозеф Пурграс оглядел свой скорбный груз, еле проступавший сквозь ветви цветущего лаурестинуса, потом его взгляд потонул в бездонной мгле, сгустившейся справа и слева между стволами высоких призрачных деревьев, смутно различимых в серых сумерках и не отбрасывавших теней; ему было отнюдь не весело, и хотелось, чтобы с ним был хотя бы ребенок или даже собака. Остановив лошадь, он начал прислушиваться. Ни шума шагов, ни стука колес. Но вот мертвое безмолвие нарушил резкий стук, что-то тяжелое упало с дерева и, скользнув между ветками зелени, ударилось о крышку гроба бедняжки Фанни. Туман уже осел на деревьях, и это была первая капля, сорвавшаяся с пропитанной влагой листвы. Глухой стук капли напомнил Пурграсу о неумолимой поступи смерти. Потом где-то рядом шлепнулась вторая капля, третья, четвертая. И вскоре тяжелые капли забарабанили по сухой траве, по дороге, по голове и плечам путника.

Нижние ветви деревьев, сплошь унизанные каплями, стали совсем седые, словно волосы старика. Ржаво-красные листья буков украсились каплями, как рыжие кудри – брильянтами.

В придорожном селении Ройтаун на опушке леса находился старинный постоялый двор под названием «Оленья голова». Оттуда было примерно полторы мили до Уэзербери; в прежние времена, когда разъезжали в дилижансах, здесь перепрягали лошадей. Теперь старые конюшни были снесены, и остался лишь постоялый двор, он стоял немного поодаль от дороги и напоминал о своем существовании проезжим вывеской, висевшей на толстом суку вяза на противоположной стороне дороги.

Путешественники – название «турист» еще не вошло в моду, – проезжая мимо и заметив на дереве вывеску, иной раз говорили, что на картинах им намозолили глаза лесные трактиры, но им еще не доводилось видеть в натуре такой живописной вывески. Как раз у этого вяза стояла повозка, в которую забрался Габриэль Оук, когда впервые попал в Уэзербери, но в темноте он не приметил ни вывески, ни постоялого двора.

На постоялом дворе сохранились старомодные обычаи и порядки. Его завсегдатаи твердо усвоили целый ряд правил, а именно:

Стукни кружкой о стол, если хочешь еще выпить.

Крикни погромче, если тебе требуется табак.

Обращаясь к служанке, говори: «Девушка».

Хозяйку зови «мамашей» и т. д. и т. п.

Джозеф вздохнул с облегчением, когда перед ним выросла приветливая вывеска, и живо остановил лошадь, решив осуществить давно уже созревшее намерение. Мужество истощилось у него до последней капли. Поставив лошадь головой вплотную к зеленому холмику, он вошел в трактир опрокинуть кружку эля.

Он спустился в кухню постоялого двора, пол которой был на ступеньку ниже коридора, в свою очередь находившегося ступенькой ниже большой дороги. И что же узрел Джозеф, к своей несказанной радости? Два медно-красных диска – физиономии мистера Джана Коггена и мистера Марка Кларка. Почтенные обладатели самых вместительных глоток во всей округе сидели нос к носу за круглым трехногим столиком, который был обнесен железной закраиной, дабы случайно не сбросили на пол кружки и стаканы. Приятели напоминали заходящее солнце и поднимающуюся над горизонтом полную луну, умильно взирающие друг на друга.

– Ба! Да это старина Пурграс! – воскликнул Марк Кларк. – Ей-ей, твой вид, Джозеф, не делает чести харчам твоей хозяйки.

– Всю дорогу у меня была страсть какая бледная спутница, – отвечал Джозеф, невольно вздрагивая и выражая на лице покорность судьбе. – И по правде сказать, мне стало не по себе. Ей-богу, я даже позабыл вкус колбасы и запах эля, только рано поутру глотнул самую малость.

– Так выпей, Джозеф, не томи себя, – сказал Когген, протягивая ему жбан с перехватом, полный на три четверти.

Джозеф пил небольшими глотками, потом стал глотать еще медленнее и наконец проговорил, опуская жбан на стол:

– А славно выпить, очень даже славно, на душе стало вроде веселей, ведь подумать только, какое печальное дело мне препоручили!

– И впрямь выпивка – утешение для души, – отозвался Джан; видно было, что он так усвоил эту затасканную истину, что слова сами собой сорвались у него с языка; подняв кружку, Когген медленно откинул голову назад и в предвкушении блаженства зажмурил глаза, чтобы его не отвлекали окружающие предметы.

– Что ж, ехать, так ехать, – вздохнул Пурграс. – Хоть я бы и не прочь пропустить с вами еще кружку. Но люди могут потерять ко мне доверие, ежели увидят меня здесь.

– А куда ты держишь путь, Джозеф?

– Назад в Уэзербери. Там у меня в повозке бедняжка Фанни Робин, без четверти пять мне надобно подвезти ее к воротам кладбища.

– А! Слыхал, слыхал, заколотили, бедную, в ящик. За гроб, должно, заплатил приход. А уж за колокольный звон и за могилу платить некому.

– Приход заплатит полкроны за могилу, а шиллинг за трезвон не станет платить, потому как трезвон – это роскошь, а уж без могилы никак не обойтись. А впрочем, я так полагаю, наша хозяйка за все заплатит.