Вчерашняя быль

-- За дровами ходили. У них там в лесу заготовка. Ну, иди домой! До свиданья!

-- Бегу, и это каждый день?

-- Каждый. Ну, иди!

Кротов пошел к тюрьме, и его словно проглотила маленькая калитка в черных воротах. Минуту спустя он здоровался с Виноградовым, который был дежурным, с Прокутовым и Свирбеевым, проходя к своему письменному столу проглядывать рапортички.

Прокутов, торопясь в корпус тюрьмы, с пачкою прочитанных им писем, оканчивал рассказ о своих карточных неудачах:

-- И куда ни поставлю -- бьет и бьет, и все комплектами! Как швед под Полтавой, все. А позади меня тут же раздача была. Крутолобов две тысячи просадил. Абдулин подошел с последней трешницей -- 470 сделал, не вышло! -- окончил он, вздохнув, и ушел.

Виноградов захохотал.

-- С ним всегда так, в наваре триста. Мало, через полчаса: "одолжи золотой". Всегда в проигрыше, как бутылка чернил.

Свирбеев широко улыбнулся, раздвинул рот до ушей и сказал:

-- Счастье, как мельхиор, мелькнет -- и нет!

-- Метеор, дурья твоя голова, -- поправил его Виноградов.

-- А какие новости? -- спросил Кротов.

-- А никаких! -- ответил Виноградов, вставая и потягиваясь, -- из уголовных, политиков ни одного. Ну, их к Богу! У нас теперь всего два карася, и то замучился с ними. Сам ночью два раза прибегал да два раза телефонировал. Ну, куда они к дьяволу убегут? А утром, в шесть часов, эту Холину на очную возили...

-- Ну, скоро избавят вас, -- сказал Свирбеев.

-- Это еще вопрос. Дадут каторгу, тогда с ними понянчишься, пока дальше не отправишь... Да-с, так и не спал, как грецкий орех!

-- А возможно, что каторга, -- спросил Кротов, -- вставая и собираясь идти.

-- Просто, как фунт изюма! Дело знаете?

-- Подробности, нет.

-- Василь Васильча ухлопали. Помните?

-- Ну, как же!

-- Двух рабочих забрали, они на барина указывали. Ну-с, барин этот наш Макаров и есть. Будто он им револьвер дал и советовал, и все такое...

Кротов кивнул. Виноградов закурил, пустил дым через нос и продолжал:

-- Ну-с, а у вдовы Пичулиной девица Холина поселилась. Оказывается, в одно время с Макаровым к нам приехала, в одно время уехала, да и арестована с ним вместе. Но штука не в том, а в том, что она, уехавши, две бомбы забыла. Поняли? Вот где апельсины зреют!

-- В чем же обвиняют ее?

-- Соучастие и бомбы! Сегодня эта Пичулина признала ее.

Кротов с облегчением вздохнул.

-- Ну, за это вешать не станут...

-- Вешать за шею будут, -- сказал Виноградов.

Свирбеев расхохотался до кашля, а Кротов только укоризненно качнул головою и пошел в госпиталь. Ему вдруг стало легче при мысли, что эта девушка не обречена на казнь. Он даже без обычного отвращения встретился в больнице со своим коллегой; Честовским, шутил с больными, принял амбулаторных и отправился по визитам, а к шести часам подъезжал к дому, и, смотря на ряд освещенных окон, которые словно приветствовали его, обещая покой и ласку, почувствовал себя совсем счастливым.

Он позвонил, вошел и уже в сенях услышал громкий смех Сурова.

-- Наконец, ты вернулся! -- воскликнула Маня, выбегая к нему в переднюю, -- мы совсем голодные! -- и, поцеловав его, закричала: -- будем обедать!

Кротов дружески улыбнулся Сурову, прошел в спальную, переоделся и, когда снова вошел в столовую, на столе уже стояла миска, а Суров наливал в рюмки водку.

Кротов сел, чокнулся и с удовольствием выпил.

-- Ну, какие у вас тюремные новости? -- спросил Суров.

-- У нас? Какие же? -- Кротов пожал плечами: -- цинги нет, тифа нет и слава Богу!

-- Вот, значит, ты главного и не знаешь, -- сказал Петя, а сегодня даже в "Листке" напечатано. К вам привезли Макарова и Холину, причастных к убийству полицмейстера, и на той неделе военным судом судить будут!

Кротов смутился и, принимая из рук Сурова тарелку супа, сказал:

-- А, это! Да привезли...

-- Ты видел их? -- быстро спросила Маня.

-- Его нет, ее видел, -- ответил Кротов.

-- Больна? В госпитале? -- опуская ложку, спросил Суров.

-- Нет! С дороги устала. Нервы. На бессонницу жаловалась. А так молодцом...

Суров глубоко перевел дыхание.

-- Какая она? -- спросила Маня, -- блондинка, брюнетка? Молодая? Красивая?

Кротов описал, как умел, ее внешность и тихая грусть послышалась в его голосе. Невольно представилась ему тесная камера с холодными голыми стенами и в ней одинокая девушка, зябко кутающаяся в платок, сиротливо сидящая на табуретке перед убогим столом...

У Мани задрожал голос:

-- И неужели, папа, ее повесят?

Кротов даже махнул рукой.

-- Кто сказал? Чушь! Она даже мало замешана... -- и он передал дело, как слышал от Виноградова.

-- Разве они разбирают? -- сказал Суров. -- Они машина, автоматическая машина для выполнения казни через повешение...

-- Ну, не скажи, -- ответил Кротов, -- с фактами считаться надо, соблюсти хоть формальную сторону. Бомбы, да, теперь это не шутка, но за них не казнят...

-- А что, этот господин здесь любим был? -- спросил Суров, меняя разговор, -- полицеймейстер этот?

-- Он?! -- пылко воскликнул Петя, -- первый негодяй!

-- У этого Семенова на жалованьи состоял. Как он укрощал тогда рабочих, ужас! -- морщась, сказала Маня, -- помнишь, мамочка, Чеканова?