Вчерашняя быль

-- Колька и Маруська? -- ответил он, -- вот, если бы ты их увидел, что за ребята! Твоим ровесники. Николай теперь в Горном. Молодец. Стойкий, с выдержкой, и метаться не будет, и на шаг не отодвинется, А Маруська! -- голос его вдруг сорвался, по лицу прошла словно тень, но слова прониклись еще большею нежностью, -- и в меня и в мать. Она старшая. Мои -- горячность, порыв и ее -- самоотверженность; мое -- негодование и жажда справедливости и ее -- упорство и стойкость в беде. О, моя Маруся, Марусенька моя! -- и он закрыл лицо руками, но через мгновение принял их и торопливо закурил папиросу.

-- Где она?

Суров ответил не сразу.

-- В Москву я ее завез, к знакомым, а там она слюбилась с одним и за ним пошла. Славный парень. Вот с ней, может, и встретишься. Узнаешь ее. Хорошая, больно хорошая! Ну, до свиданья, дружище! Пора и спать! -- он быстро улегся и натянул на себя одеяло.

Часы в столовой гулко пробили четыре.

Кротов поднялся с кресла и, крепко пожав руку старому товарищу, прошел в спальню. Он и не заметил, как прошло время и, охваченный впечатлением слышанного, медленно раздевался.

Жена проснулась и пробормотала:

-- Ты еще не ложился?

-- Нет, разговаривали. Ах, какой он хороший человек!

-- Очень хороший, -- ответила жена, -- очень... -- и, повернувшись на другой бок, тотчас заснула.

Кротов не мог спать. Он лег, загасил свечу и, смотря в темноту ночи, думал обо всем им услышанном.

Из какого теста лепятся эти люди?..

VIII.

Дети уже давно ушли в гимназию; жена встала и хлопотала по хозяйству, когда Кротов проснулся и, взглянув на часы, увидел, что проспал до половины одиннадцатого.

В спальню вошла жена.

-- Проснулся? А я уже шла будить тебя. Давать чаю?

-- Давай, и скорее! Я и то запоздал. Что, Суров проснулся?

-- Он? Он с детьми еще чаю напился, потом со мною -- кофе. Теперь что-то в кабинете делает. Что за милый человек! -- прибавила она, -- и все-то он знает.

-- Свет повидал. Ну, давай чаю!

Кротов выпил в постели два стакана, встал и прошел в кабинет.

Суров лежал на диване и читал газету. При входе Кротова он отбросил ее и протянул ему руку. Теперь при дневном свете Кротов увидел другое лицо. Морщины около губ и носа были видны яснее, в маленькой бородке белели седые волосы; цвет лица был темный, землистый.

-- Ты дурно спал? -- сказал Кротов, здороваясь, -- для чего ты так рано поднялся?

-- Пустое, -- ответил Суров, -- я вообще мало сплю. -- Ты куда сейчас?

-- В тюрьму. Потом по визитам.

-- Я провожу тебя до тюрьмы. Далеко это?

-- Нет, минут десять.

-- И потом, -- сказал Суров, -- еще одолжение. Вот тебе мой паспорт. Можешь быть спокоен, настоящий. Отдай в прописку и скорей назад. И еще вот деньги: тут тысяча четыреста рублей. Положи их у себя, -- он протянул ему паспортную книжку и конверт с деньгами.

Кротов взял и нерешительно взглянул на них.

-- Ты бы в банк лучше...

-- Ничуть не лучше, мне их под рукой иметь нужно, -- ответил Суров, -- на случай же чего, я там адрес положил. По адресу отправишь. Не беспокойся, -- прибавил он, -- легальнейший и солидный человек. Ну, двигаемся.

-- Погоди, я сочту и спрячу деньги, -- сказал Кротов и, опустившись в кресло, вынул из конверта деньги и сосчитал.

-- Верно, я все-таки дам тебе расписку.

-- Умно: мне важно их без всякой расписки держать. И, пожалуйста, не прячь далеко, чтобы, в случае чего, можно было сразу...

-- Сюда запру, -- сказал Кротов, -- кладя пакет в боковой ящик стола и запирая его.

-- Отлично! Ну, идем!

Жена Кротова вышла проводить их. Суров ласково устранил помощь горничной, надевая пальто, а потом стал закутывать голову в башлык. Кротов запахнулся в енотовую шубу и взял шапку. Они вышли на улицу.

Крепкий снег искрился под лучами негреющего солнца и скрипел под ногами. Редкие прохожие почти бежали, закутанные, окруженные паром своего дыхания.

Суров съежился, глубоко засунул руки в рукава пальто и шутливо сказал:

-- Ну, купец, пойдем пошибче!

-- И зачем ты вышел? Сидел бы дома. У жены водка, закуска...

-- Вот пробегусь по морозу, аппетит и нагуляю, -- ответил Суров и спросил: -- что, много у тебя там работы?

Кротов ответил. Суров продолжал расспросы, рассказывая о порядках в знакомых ему тюрьмах, и Кротов отвечал ему, передавая в свою очередь обиход их тюремной жизни.

-- А вот, и она самая! -- сказал он, указывая на тюрьму.

Она стояла на окраине города. Одинокая, словно отверженная, среди раскинувшихся справа и слева огородов, теперь занесенных снегом, на фоне ослепительно белой пелены, она угрюмо возвышалась грудою красных кирпичей, обнесенная каменной оградой, в которой, как щель, чернели ворота. По всей высокой стене ее фасада четырьмя рядами чернели маленькие окна камер, и белые, пушистые гирлянды снега, покрывшие железные прутья решеток, казались ресницами, опушенными инеем на сомкнутых веждах.

С правой стороны от тюрьмы стоял лес, и теперь от него вереницей шли в серых шапках и рваных тулупах арестанты, таща за собою сани с дровами. По бокам их шли, закутанные в башлыки надзиратели.

-- Это что же? -- спросил Суров.