Вчера

Ещё больше таскает помощник, на нём, как на верблюде, два цинка, каждый с четырьмя снаряжёнными магазинами. А, между прочим, магазин («тарелка») содержит 47 патронов и весит около 3‑х кило. Так что помощничку ваще не сладко, надо тащить под 30 кило боезапаса…

В мае первый раз тряхнуло. Так мы узнали, что такое землетрясения. Во время пилки дров закачался «козёл» и из него выпал недопиленный берёзовый чурбан. Сержант, командовавший дровозаготовками, смачно выматюкался. Стены казарм и постройки военного городка не пострадали ни от землетрясения, ни от мата.

Нина пишет, что скучает, но помогает работа. Замполит полка подполковник с украинской фамилией Ивченко мне, как и водится у хохлов, поблажек не дает. Нас тут в дивизии несколько сот из тех четырех тысяч москвичей, которых сюда запихнули по весеннему призыву. Сержанты–деды из сибиряков готовы нас, столичных задавак, живьем сожрать. У меня получился один пока человек, с которым почти полное взаимопонимание — Володя Врубель, какой–то внук вроде бы настоящего Врубеля, причем сам тоже начинающий художник. Вечно пытается уклониться от муштры и мазнуть в блокноте карандашом зарисовку. Ему будет легче, его уже заметили, и дали чего–то оформлять в Ленинской комнате. Мы же, простые смертные, изучаем оружие, политграмоту и роем сортиры поочерёдно в разных углах плаца. Земля каменистая, проклинаешь всё и всех на свете, — и зодчего, и кормчего, и корифея всех наук и народов, и Никиту Сергеевича с ним за компанию.

Тоскую по Нине, а она пишет так мало, пол листочка торопливым почерком. Скучаю по Москве, по шумной студенческой ватаге. Смиряясь с жизненными неудачами, все ещё надеюсь после демобилизации восстановиться в университете. Но основная боль от призывной травмы прошла. Осталась неудовлетворенность самим собой и растёт желание наладить жизнь по большому счету.

Часто вспоминаю, мелочно перебирая, студенческие годы в Москве, наше с Ниной молниеносное знакомство, чудную зиму в Снегирях. Или как, впервые приехав в Москву ещё бестолковым сопляком, радостно толкался по перрону, пробираясь на привокзальную площадь. Сзади фундаментально высился Курский вокзал, а вокруг бурлила всамделишная Москва. Никто не встречал меня, поскольку припёрся без приглашения, но столицу я полюбил с первого взгляда, хотя и тяжёлой любовью.

…Первое время я пытался сыграть на своих проблемах с сердцем, но здесь это все проходили. Как–то отпросился и поплёлся в санчасть, ссылаясь на приступ. Мне дали какую–то пилюлю и полстакана воды. Я выпил, и мне действительно полегчало. Через минут десять я честно сказал фельдшеру, что легче. Он меня выматюкал и сказал, что сообщит командиру роты, что я сачок. Оказывается, он дал мне плацебо, таблетку из крахмала для распознавания симулянтов. Мне было стыдно за свое дилетантство, но ведь в самом деле стало легче!

К двадцать третьему мая получил телеграмму от Нинули с поздравлениями. Пошел к замполиту–хохлу разузнать, нельзя ли ей приехать сюда в часть и поработать, пока я отслужу свои два года (у нас летом + 40, зимой — 40, так что приравнено к Заполярью), но он мне ничего утешительного не сказал, говорит, что даже много офицерских жен маются без работы, мол, не срывай её из Москвы. Тоска собачья! Молодая жена где–то за восемь тысяч кэмэ… Пишу ей через день, и от неё дважды в неделю приходит милое письмецо.

…Ни облачка на небе. Жара и пустыня. Пустыня, покрытая однообразными сопками, за ними неподалеку монгольская граница, а дальше Гоби. На сотни километров — Гоби, Гоби, Гоби…Песок и ветер, ветер и песок в бесконечных играх транжирят время, да самая высокая сопка, словно китайский зонтик, держит над головой раскаленный солнечный диск. Ещё цепочка верблюдов мельтешит у горизонта. То не таинственный караван тянется в Бухару, а небольшое стадо, его перегоняют с соседнего бурятского колхоза на мясокомбинат в городишко Борзя, у которого и стоит 15‑я танковая дивизия…

Ну, куда я попал, зачем мне эти военные игрища?.. Кого нам ещё завоёвывать? Китай? Так он вроде наш друг, ещё более красный, чем мы сами. Японию? Так её надо было захватывать в 45‑м, а сейчас, когда на Японских островах прочно обосновались американцы, нам там делать нечего…

Через неделю нас быстро выпустили из учебки и заставили отбубнить на плацу присягу. Теперь мы допущены к настоящим стрельбам, и уже два раза нас гоняли на стрельбище по вечерам. Идёшь по степи, еле ноги волочешь, сгибаясь под проклятым ДП, но такой густой настой весенних трав, что прямо хмель в голову. В голове два фантома — Москва и стихи, которые приходится сто раз через мозги прогнать, чтобы потом вспомнить и записать. Только размечтаешься, как раздается рык: «Запевай!».