Вчера

Крупчиха, обливаясь слезами, пыталась обхватить немытыми с весны руками кирзачи ротного, а он погрозил ей пальцем и поднял на ноги за ворот фуфайки.

— А вы чего стоите, немецкие прихвостни? Айда в дом, каким–нить делом займитесь!

Заново родившиеся Крупки саженными прыжками рванули в хату.

— Ты вот что, Мальвина, — обратился ротный к Крупчихе, которую, между прочим, звали Параской, и которую он почему–то продолжал крепко держать за воротник неопределённого цвета кухвайки, — у тебя сколько кур?

— Та можэ з десяток будэ… А шо?

— А ты не догадываешься, Мальвиночка? Я тебе двух мужиков что, за так подарил? Значит, что надо сказать дяде? Правильно! Спасибо! Режь всю стаю и вари самый большой казан борща. Я так полюбил ваш украинский борщ после всех диверсий с орудием, что уже слюнки текут. Ферштейн? Раус!..

Часа через три действительно четырёхведерный чугунный казан ароматнейшего борща, сваренный на летней плите во дворе Крупок, был готов. Чтобы обеспечить надлежащий огонь в плите, солдаты вытаскали почти всю поленницу сухих дров, приготовленную хозяевами к зиме за счёт вырубки в соседней лесополосе. Из трёх длиннющих сосновых досок, которые Иван Крупка прятал на чердаке «на домовыну», то есть на гроб, если бог призовёт, за вишней соорудили большой стол прямо под окнами хаты.

Противотанковый взвод и ротное начальство тесно обсели место боя с борщом. Каждому досталось по полкурки, а уж борщ можно было хлебать по два, а кто хотел, то и по три котелка. Правда, хозвзвод не подвёз во время хлеба, но зато достал мешок муки. Тётка Мальвина — Параска сообразила и напекла из этой, давно не виданной в хуторе, пшеничной муки ароматных толстых коржей…

Мне тоже повезло. Дядя Андрей одолжил мне свой котелок, я сбегал к Крупкам и тётя Параска налила мне полный котелок борща и завернула в драное полотенце пару ещё тёплых коржей. Дома бабушка разделила борщ в три полумиска, и мы — деда, бабушка и я — тоже вкусно пообедали…

Двадцатого апреля прибыли в Читу, где нас тотчас перегнали на другой поезд, и — вперёд!. Помню только, что проезжали Петровский Завод и Оловянный Рудник. В этих милых декабристских местах пацаны отодрали в туалете зеркало и загнали на одном из полустанков. Ну именно там, где маялись баре–идеалисты, кои страшно далеки были что от царя, что от народа…

22‑го, в день рождения Ильича, в четыре утра высадили в степи на безымянном разъезде. Часа два нестройно шагали, сонные, по весенней степи, наполненной щебетом птиц и ароматом трав, пока не достигли точки назначения — энской танковой дивизии, навечно врытой в эту каменистую землю.

Значит, так. Служба идет полным ходом. Сейчас я в учебной роте мотострелкового полка танковой дивизии. Так сказать, десантник — «Держись за скобу, не падай!». Хотел податься в шофёры, или хотя бы водителем танка, но выпало пулеметчиком — ДП (Дегтярева пехотный) весит 8,4 кэгэ без магазина, 11,3 кэгэ со снаряженным магазином. Естественно, оружие всегда готово к бою, стоит мне только снять ружжо с плеча и сообразить, где враг, куда пулять.