Вазкор, сын Вазкора (1978)

Я был готов ко всякому, но не к тому, что он сделал. Он отшатнулся, и его рука поднялась вверх, безоружная, в инстинктивном жесте почтительности. Он пробормотал два слога, которые я принял за заклинание. Однако через мгновение я понял, что, раз я знаю его язык и все же не могу расшифровать это слово, оно не клятва, а имя.

— Вазкор.

То, что я услышал это неизвестное мне имя, вселило в меня необъяснимый ужас.

Бездна разверзлась под моими ногами; я потерял самого себя.

Я планировал четкое и быстрое убийство, как внизу на дороге, но бросился на него в безумной панике и яростно всадил клинок, промахнувшись мимо жизненного органа, поэтому прежде чем упасть, он издал громкий крик в агонии и страхе. Все пошло настолько не так, что я даже не позаботился наклониться и убедиться, что он действительно отправился в мир иной. Я подождал только, не услышу ли ответного гвалта на его крик. Но ночь по-прежнему была мирной, и я побежал и прыгнул в канаву в северной части без дальнейшей предосторожности.

Как я и рассчитывал, в стене темницы была низкая дверь со стороны канавы. Она была из тяжелого железа, но закрыта только на задвижки снаружи. Я вырвал эти задвижки кинжалом и вошел.

Там был ледяной холод, уже стояла вонь, через решетку проникал лишь слабый, безрадостный коричневый отблеск света.

У моих ног лежал стонущий человек. Его ноги были прикованы цепями к ногам его соседей. Я предполагал, что они будут связаны, но не рассчитывал на цепи. Однако металл был хрупкий и позеленевший, как и решетка, и они были скорее опутаны им, чем скованы. Я попытался размотать металл и освободить человека, одновременно рубя ножом цепь. Он забормотал и задергался.

— Ты мужчина? — спросил я его на языке его племени. Я заметил, что тюремщики не позаботились даже отнять у него его нож. Он вздрогнул и заползал на грязном полу темницы, и вся эта воинская куча кружилась и металась, как в лихорадке. Во мне вспыхнуло презрение, черное и глубокое, как дыра, в которой они лежали. Гордость привела меня сюда; сейчас моя гордость гнала меня прочь. Я не был одним из них, этих смертных обломков, ползающих подобно насекомым в своей собственной грязи.

Но я прошел длинный путь и не хотел отступать. Если у них нет своих собственных мозгов или силы, я должен подгонять их своими.

Ржавая цепь треснула под моим клинком. Три освобожденных человека сжались вместе, подобно испуганным щенкам. Их пустые глаза были расширены и бессмысленны, и мне пришло в голову, что по дороге сюда их кормили какой-нибудь отравой. Последним из троих был дагкта из крарла Эттука. Я увидел, что он узнал меня и пытается собраться. Я дал ему нож бронзовой маски и приставил к работе над цепями.

Рабская яма потихоньку оживала, пораженная и ошеломленная свободой.

Те, кто был меньше одурманен, приходили в себя неистовыми толчками, рыча и ища свое оружие, которое в большинстве случаев было при них оставлено. Их глаза и ножи блестели в неясном свете. Снадобье, сделавшее их покорными, теперь превращало их в неистовых, когда у них был путь к освобождению и мести. На лицах и плечах многих красовались грубые украшения, оставленные кнутом. У каждого было за что посчитаться.

Все произошло очень быстро. Скоро уже около двадцати человек стояли на ногах, но восемь остались лежать навсегда, отравленные зельем или забитые.

В руинах наверху не раздавалось ни звука.

Краснокожие воины не нуждались в наставлениях. Большинство из них узнали меня, наконец, и узнали себя, и кровь их кипела.

Мы тихо, по двое выбрались наружу и взобрались по Склону канавы.

Горожане были на крыше темницы на расстоянии не более пяти ярдов, вежливо дожидаясь нас. Почти семьдесят человек.

Тела серебряной маски, который переименовал меня, не было — он, должно быть, прожил достаточно долго, чтобы доползти до их лагеря и предупредить. Будучи осведомленными, они образовали небрежный кордон и дали нам влететь в него, как мошкам в огонь свечи.

Воины позади меня дрогнули. Они никогда не сражались ни с кем, кроме себе подобных. То, что стояло перед ними, казалось волшебством.

Я первым вышел на поверхность. Позади горожан горели костры, превращая их в черные сказочные фигуры с бронзовыми и серебряными звериными головами, белыми кривыми мечами, и зеленые и пурпурные лучи от их украшений вспыхивали, как будто их тела были унизаны глазами.

Внезапно один из них закричал. Я попытался уловить смысл слов, но подобно сновидению, знание их языка начало ускользать от меня, потом я разобрал снова то имя, что выговорил другой: Вазкор.

И ко мне пришли слова. Я не понимал, что говорю.