Вавилонская башня

Аккурат в это утро, перед рассветом, Ивану опять приснился сон про Марину. Как всегда, Кудеяр одолевал гулкие институтские коридоры и мчался лестницами вверх, вверх, прыгая через ступеньки, — туда, на седьмой этаж, где в лабораторном зале ревело и ворочалось пламя… Как обычно в таких снах, коридоры и лестницы были вполне теперешними, какими он видел их в памятном походе за видеокассетой, — облезлыми, в натуральной мерзости запустения, в потеках сырости и сажи с плесенью пополам. Времени не поддавался только пожар, бушевавший вверху. И вот этаже где-то на пятом Иван со всего разгона вылетел в царство неповрежденного линолеума, чистых стен и цветов в горшочках на окнах. Прямым ходом в тот «Гипертех» невозвратимых дней счастья, солнца и любви… Шок оказался не меньшим, чем на Варшавской, когда они с ребятами лихо путешествовали сквозь времена года и суток. Иван даже остановился от неожиданности…

…И увидел Марину, шедшую ему навстречу из пустой глубины коридора. Плывшую из одного солнечного пятна в другое…

«Ваня? — удивилась она. — Зачем ты здесь, Ваня?»

Ему все не удавалось привести в норму дыхание.

«Маша, — кое-как выдавил он. — Марьяна…»

Она покачала головой. С осуждением. Солнце лилось на нее и сквозь нее, причем с направления, с которого в данном конкретном коридоре ему не полагалось светить.

«Ванечка, ну почему ты меня никак не отпустишь? — жалобно проговорила она. — Держишь меня и держишь, не даешь на небо взлететь…»

Вот когда явственная неправильность происходившего перешла из области смутных подозрений в разряд доказанных фактов. На свое счастье, даже во сне Кудеяр — то ли по свойству характера, то ли благодаря тренированной психике, — какая бы чертовщина ему ни снилась, неизменно рассуждал и действовал здраво.

И он отнюдь не забыл, каким образом накануне злосчастного эксперимента Маша дала ему понять о своей беременности. Никаких предисловий типа «сядь и держись, я тебе что-то скажу» или кавалерийских атак под девизом «у нас будет малыш!». Она просто повадилась говорить о себе «мы». «Хватит НАС щекотать», «налей НАМ чайку»… Помнится, раза примерно со второго до Ивана дошло…

Так вот — это видение-привидение, эта тварь, «косившая» под Марину, о самом главном даже не подозревала. То есть не она, те, кто ее создал.

«Сгинь!!! — взревел Иван, и правая рука вычертила в воздухе знак, которому его совершенно точно никто не учил. — Убирайся!..»

Висевший перед ним образ утратил сходство с Мариной, моргнул вертикальными зрачками и исчез, рассыпавшись, точно картинка с неисправного видеомагнитофона, цветными квадратиками, а Скудин проснулся. Но за секунду до пробуждения успел все же заметить, что коридор перед ним снова сделался таким, каким ему и полагалось быть, — выгоревшим, в покореженной арматуре, выпирающей из простенков. По этому коридору вполне можно было двигаться дальше.

— Надо с профессором посоветоваться, — вслух сказал Ку-деяр, открывая в душевой кабинке воду похолоднее. Ноги слушались не вполне. — А может, с Виринеей? С Глебом?..

Он твердо знал только одно. Если тебя так упорно не пускают куда-то, значит, на то есть основательная причина. И, стало быть, у него имелась еще более основательная причина проломить этот запрет.

Чего бы это ни стоило…

Арахисовый «москвич» завелся не сразу. Лев Поликарпович успел впасть в легкий траур, вообразив себе начисто севший аккумулятор, но тут двигатель наконец дернулся, выдохнул ядовитую сизую тучу и деловито затрясся. Лев Поликарпович принайтовил к верхнему багажнику лыжи, устроил на заднем сиденье Кнопика и порулил на Пулковское шоссе соблюдать традицию. Вполне возможно — дурацкую.

Он, правда, слышал серьезное мнение, будто евреи («Не забыть следующий раз Иську спросить…») сохранились и выжили как народ не в последнюю очередь благодаря яростному сохранению традиций — тоже на посторонний взгляд достаточно странных, вроде непреложного соблюдения субботы… Вопрос состоял в том, было ли ему, Звягинцеву, по большому счету что соблюдать? И зачем, ради кого?..

Однако этот философский вопрос определенно был не из тех, которые стоит обдумывать за рулем, и Лев Поликарпович решительно отставил его.

Движения транспорта по Московскому проспекту теперь не наблюдалось почти никакого, но четная сторона оставалась не-затронута, как будто здесь проходила незримая граница влияния. Вот и в доме Льва Поликарповича, что стоял на улице Победы, на углу возле одноименного парка, жизнь продолжалась почти как прежде. По крайней мере, жильцы никуда отсюда не разбегались. В квартирах исправно работали компьютеры и телевизоры, текла из кранов горячая и холодная вода, ярко светили лампочки… Как-то профессор вслух задался этим вопросом в присутствии Виринеи.

«А ничего удивительного. — Девушка пожала плечами и посмотрела в окно, на ощетинившийся голыми ветками парк. — Кто же ЕГО сюда пустит?»