Вавилонская башня

Кузьма нашёл небольшой островок на стекле, который не был повреждён и через лупу стал разглядывать его. Вдруг один завиток замысловатого рисунка показался знакомым. Кузьма положил отпечаток следователя рядом и ещё раз сравнил завитки. Сомнений больше не оставалось — завитки были идентичны. И хотя опытный сыщик прекрасно знал, что завитки никогда не повторяются, голова не хотела верить собственным глазам. "А вдруг к этому фужеру прикасался ещё кто-то?" Кузьма закрыл глаза и постарался в мельчайших подробностях восстановить в памяти всё, что происходило на отвальной у начальника. Вот Наташа с Шурой мило о чём-то беседует, вот Наташа наливает Шуре вино в фужер. Вот Шура берёт Наташу за руку и отстраняет её, показывая тем самым, что ей хватит. Вот лицо жены начальника становится злым, она что-то говорит Наташе и сильно сжимает фужер. Фужер лопается, и осколки впиваются в руку Шуре. Нет, ничего необычного в этой сцене не видно. Кузьма вновь и вновь прокручивает эту сцену и вдруг обращает на одну еле заметную деталь: отстраняя руку его жены, Шура берётся за запястье Наташи, именно за то место, где блестит браслет часов. Кузьма бежит в спальню жены и возвращается с женскими часами. Обработав, позолоченный ремешок, он сравнивает отпечатки и ошеломлённый отваливается от стола. Всё точно — бюст Сталина металлическим кубком разбила жена прокурора. Кузьма быстро обходит квартиру и собирает всю женскую обувь, которую только может найти. Он достаёт из ящика стола небольшой свёрток, разворачивает его и достаёт гипсовые слепки от женских каблучков. То, что совсем недавно он и предположить не мог, становится кошмарной реальностью — за пожарным щитом в тот проклятый день стояла его жена и наблюдала за Ферзём. Кузьма достал альбомы с фотографиями, вытащил карточки, где изображена его жена и супруга начальника, оделся и ушёл из дома.

Сторож Ерофеич приходил на дежурство всегда загодя — за час, а то даже и за два. Не то, что у Ерофеича дел было очень много, просто дома одному было дюже скучно, а в школе всё-таки среди людей. А ещё потому, что все, и даже директор, уважали Ерофеича за возраст и относились к нему с почтением. Идёт, бывало, Ерофеич по коридору, а там директор с завучем о чём-то разговаривают. Поравняется с ними сторож, те сразу разговоры свои бросают и поворачиваются в его сторону.

— Добрый день, — скажет директор.

— Как ваше здоровье, Степан Ерофеич? — поклонится ему завуч.

От этого по жилам Ерофеича разливалась согревающая истома. Кивнёт он им, ответит чего-нибудь, а сам пройдёт немного вперёд, да и повернёт назад, вроде как забыл чего. Тут дело ясное — разговор снова зачинается, и будьте покойны, без рассказа про гражданскую не обойдётся. И хоть про подвиги его в школе все раз по сто слышали, всё равно до конца дослушают.

При такой службе и зарплата не нужна. А как же? Площадь казённая — опять же платить не надо. А харчи? Поварихи, женщины сердобольные. Осечек никогда не бывало, всегда не только накормят, но и с собой дадут. Вот и выходит, что он вроде как на полном государственном обеспечение, а сверх того ещё и зарплату выдают. Но самое дорогое — это трофейный большой ламповый приёмник. Его Ерофеичу физик отдал на сохранение. Когда из школы все уходят, включит он приёмник и слушает, что в мире делается. Там такое услышать можно, что на голове волосы дыбом встают.

Ерофеич, обойдя свои владения, выключив лишний свет и закрыв все двери, зашёл в свою коморку и повернул ручку приёмника. Он всегда это делал, когда точно знал, что в школе никого нет. А ну, кто услышит? Объясни потом, кого ты слушал? Сами понимаете — дело политическое. Прослушав все передачи, которые только мог поймать приёмник, толком ничего не поняв, он выключил его и лёг спать на рваный диванчик, который стоял тут же в коморке. А почему не соснуть часик — другой? Чай не банк государственный охраняет, а школу. Кому она нужна, да тем более, ночью?

Сон уже закрыл глаза Ерофеичу, возвращая его в молодые и безмятежные годы. Вот он стройный и красивый с шашкой наголо летит на коне, как ветер. Кругом шум боя: трещит пулемёт, гулко бухают пушечные разрывы, а он, словно заговорённый, летит всё вперёд и вперёд. Разрывы всё ближе и ближе. Их взрывы всё громче и громче. Вот они совсем рядом. Кажется, что снаряды рвутся над самой головой. Бум, бум, бум! Ерофеич открывает глаза и понимает, что это только сон. Он вытирает холодный пот со лба и снова ложится на диванчик.

Бум, бум, бум, — снова слышит он. "Нет, это уже не сон, — догадывается сторож". Ерофеич встаёт с диванчика и подозрительно оглядывается. В двери школы кто-то стучит. На глаза попадается приёмник. Ерофеич всё понимает. "Застукали, гады!" Опустив голову, он пошёл открывать дверь.

— Ты что уснул? — закричал незнакомец, тыкая Ерофеичу в физиономию прокурорское удостоверение.

Ноги старика задрожали, и он опустился на колени.

— Не губи, батюшка, бес попутал!

— Какой бес? Ты что несёшь?

— Физик. Это он мне на сохранение дал. А я не удержался — включил.

— Какой физик? Что включил?

— Да приёмник этот. Будь он проклят!