Вавилон

– Тем лучше, – обрадовался Сибар-Син, – тем крепче будет моя надежда на эту красавицу. А после меня Набусардар может взять ее себе. Я жертвую божественной дарительнице страсти пять золотых кубков. Жертвую ей пять золотых кубков чеканной работы, выложенных жемчугами и карбункулами.

Верховному жрецу дар показался слишком незначительным, ведь Сан-Урри уже обещал десять кубков.

Сибар-Син понял это по выражению его лица и прибавил еще пять.

– Я с радостью положу к ногам Иштар и десять кубков. Десять кубков, зеркально гладких, как ладонь.

Как раз от Сибар-Сина Эсагила могла ждать более щедрого приношения, и потому Исме-Адад ответил:

– Дочь Гамадана выбрал для себя сам Мардук, и я не уверен, уступит ли он ее за десять кубков. Признай, досточтимый Сибар-Син, что десять кубков – это ничтожная песчинка по твоим богатствам.

– Согласен на двадцать, – с готовностью предложил Сибар-Син.

– Даже двадцать – слишком умеренная цена.

– Двадцать кубков и десять золотых цепей.

– Ну, – неопределенно протянул верховный жрец.

– Значит, двадцать кубков и десять цепей, – повторил красавец.

– Двадцать кубков и двадцать цепей, – утвердил окончательную цену Исме-Адад.

– Итак, двадцать кубков и двадцать цепей, – согласился Сибар-Син.

Он задумался и потом уточнил.

– Разумеется, я увижусь с ней на ложе при алтаре Мардука. Пусть думает, что ее осчастливил любовью сам Мардук. Или я недостаточно красив для божества?

– Ты можешь увидеться с ней на ложе Таммуза. Ведь Таммуз, а не Мардук брат Иштар в любви.

– Во время праздника страсти и любовных услад и Мардук опьянен хмелем любви и страсти. Почему она не может принять меня перед ликом Мардука?

– Потому что Мардук требует приношений за это.

– С удовольствием, святейший… Скажи только, чего желает Мардук.

– Ежедневно до самых празднеств утренние жертвоприношения.

– А из чего складываются утренние жертвоприношения?

– Из одного быка, восемнадцати овец, одного теленка, пива четырех сортов, восемнадцати золотых кувшинов вина и восемнадцати алебастровых кувшинов молока.

– Однако желания бога богов не назовешь слишком скромными. – Сибар-Син забарабанил пальцами по дивану и иронически посмотрел на верховного жреца.

– Он более скромен, чем ты, – возмутился Исме-Адад, – а ведь ты всего лишь простой смертный.

– Едва ли, потому что мне и за год не съесть целого быка, восемнадцати овец и одного теленка, а Мардук требует этого на один только день.

– Рассуди хорошенько, Сибар-Син, ведь это ничтожная соринка от твоих богатств, тогда как Мардук оказывает величайшую милость, уступая тебе девушку, предназначенную для него. Имея твое состояние, другой не торговался бы со святым отцом, как с купцом на Базарной площади.

– Да простят мне великодушные боги, – взмолился Сибар-Син, – злые духи на миг вселились в мою голову, но теперь я уже на все согласен. Двадцать золотых кубков, двадцать золотых цепей и утренние жертвоприношения ежедневно вплоть до празднеств.

Исме-Адад на глиняной табличке начертал текст соглашения, и с того дня Нанаи, дочь Гамадана, стала принадлежать Сибар-Сину перед ликом божественного Таммуза и бога богов Мардука. Она предназначена ему в невесты на празднества цветов и любви.

Теперь Сибар-Сину не о чем тужить, так как он заранее знал, что та, которую он купил, будет принадлежать ему. Он мог спокойно и уверенно ждать начала празднеств.

На дочь Гамадана претендовали в Эсагиле еще несколько именитых вавилонян. Среди них был и главный казначей с золотым скарабеем на груди, который ему пожаловала царица. Сановник по делам правосудия, супруг Ноэмы, сестры Набусардара, прятавший под париком свою черную совесть. Египетский посол в Вавилоне, финикиец, владелец рисовых полей, банкир-еврей, открыто поклонявшийся халдейским богам, и многие другие высокопоставленные лица.

Но ни один из них не мог заплатить так много, как Сибар-Син, и Эсагила всем отказала под предлогом, что дочь Гамадана предназначена для божественного Мардука.

Теперь Эсагиле надо было устроить так, чтобы Нанаи приняла участие в празднествах.

При ближайшем же посещении Деревни Золотых Колосьев доверенные жрецов зашли и в дом Гамадана. Отец и дочь с ужасом слушали их напоминания о готовящихся празднествах брачных уз и любви.

Нанаи ответила уклончиво, не обещая, но и не отказываясь. Она старалась сохранить спокойный вид, хотя внутри у ней все кипело от возмущения. Девушка чтила память доблестного дяди Синиба и не могла уступить ни желанию, ни приказу Эсагилы.

* * *

Судьба открывает завесу грядущего только взору провидца. А даром ясновидения, по всеобщему признанию, обладала Таба, сестра Синиба и Гамадана.

Нанаи навестила ее и излила ей свое отчаяние.

Тетушка Таба искоса посмотрела сперва на девушку красивое лицо которой было теперь омрачено печалью, потом на тайник в стене, закрытый черной грубошерстной занавеской, на которой было вышито серебром двенадцать знаков зодиака.

Она потрогала занавеску и сказала:

– Я уже и сама спрашивала тайные силы о твоей судьбе, Нанаи! Ты будешь много страдать.

– Страдать? Почему, дорогая Таба?