Вавилон и Башня

– Но… – только и успел сказать я.

В следующий момент Сато выхватил ТТ из вещмешка, оторвал самодельный приклад, зачем-то бросил его в костер и прыгнул куда-то в темноту, не подняв ни малейшего облачка таежной пыли. Хотя пыль эта поднималась, кажется, даже от падения пушинки.

Я не успел и пошевельнуться или что-то понять, как опять услышал знакомое «тра-ви-ви-иии». На этот раз никак не похожее на воображаемое «бр-р-р-а-а-а-висс-имо». Теперь это было совершенно очевидное Матвеевское «тра-ви-ви-иии».

Я кинулся в темноту. Туда, куда за мгновение до этого, нырнул Сато. Там ничего не было. Куда он делся?! Да и зачем он убежал? Зачем? Я шарил по земле. Никого, ничего… даже бугорка, только ровная степная земля, поросшая колючей бесцветной травой.

– Ааааа-а-а-а!!! – проорал я со всей силы и зачем-то запустил куда-то во мрак оленьей ногой. Потом, испугавшись, побежал туда и сразу оказался в кромешной темени. Не мог же я так далеко убежать! Заметался, пытаясь разглядеть пламя костра, которое должно виднеться издалека. Неужели костер успел погаснуть?! Нет, нет, не может быть…

Наконец, так мне показалось, я увидел мигающий острый свет, совсем не похожий на костер. Как будто этот свет был куда-то направлен. «Точно не костер!» – подумал я.

– Костер не направлен. Костер сам по себе! Костер не мой, он сам по себе! Сам по себе, сам по себе, сам по себе… – кричал я до острой боли в горле.

В следующий момент я упал, больно ударившись виском о мерзлую таежную землю. Где-то внутри послышался благородный щелчок, с которым обычно закрывалась крышка «Блютнера», когда кто-то заканчивал играть. Тук. И лишь отзвуки мелодии блуждали по простору большой залы, сопровождаемые раскачивающимися тенями от горящих свечей.

Луч прожектора или чего бы там ни было быстро приближался, становясь все более сильным и точным. Вдалеке раздавался еле различимый звук стрекочущего двигателя. Не может быть! Бэка! Но откуда?! Ни с чем не перепутаешь этот тракторный утробный «д-ррр-з-ррр-з-ррр-з-ррр».

Воздух как будто загустел. Я ощутил «состояние воздуха». Это было ни на что не похоже, словно разом ощутил все запахи и звуки. И не только. Я разом ощутил «все состояния». Это действительно было как «здесь и сейчас» и «вообще и всегда». Глубоко и проникновенно. Как будто ты зарываешься с головой в песок, но можешь в этом песке ходить, дышать, чувствовать. Каждой своей клеточкой ощущать этот песок, каждую его песчинку.

«Чувствуйте состояние, – вспомнил я слова Сато. – Так вы научитесь чувствовать состояние всего остального. Это гораздо важнее, чем думать обо всем остальном».

Я ощутил боль, не резкую, но сдавливающую. Странно, даже в чем-то приятную. Где-то чуть выше локтя. Потом, наоборот, почувствовал уже резкий укол боли, точно мое тело взяли и бросили куда-то, на острые шипы. Да так сильно бросили, что голова сама собой запрокинулась.

Я открыл глаза и увидел звезды. Каждая казалась очень четкой, отдельной. Одновременно звезды собирались в единую картину. И тут же, сразу, все размывались, образовывая что-то общее.

– Калейдоскоп, калейдоскоп… ка-лей-до… до-скоп… ка-лей… – перебирал я пересохшими губами. Вот только не мог вспомнить, к чему сейчас это «ка-лей-до-скоп». «Вот и правильно…» – успел подумать я, перед тем как услышал очень близко «тр-р-р-аа-вв-и-и», и провалился в сон.

* * *

– Во ты даешь, Кинстинтин! Это ж сколько месяцев в тайге да на лесосеке проболтался… Маялся как девственник в порту! Эх, етить твою тудыть… На! Глотни, болезный! Ужо, поди, давно горяченького-то в рот не брал, – и дед Матвей сунул мне большую щербатую кружку, в которой плескалась жуткая коричневая бурда.

Это был его знаменитый напиток, спирт наполовину с крепким чаем. Дед Матвей всегда так заваривал. А в хорошие времена еще насыпал пригоршню сахара. «Хорошие времена», – понял я после первого глотка. И еще понял, что все это не калейдоскоп… точнее, не мираж, а здесь и правда дед Матвей. Но откуда? Почему? Как?

Язык и нёбо сильно обожгло. Я стал ловить воздух, слабо пытался отвернуться от его огромной ладони, в которой пол-литровая кружка выглядела чуть ли не маленькой кружечкой.

– Куды! Пей лекарство-то! Ет-мо не блажи ради, а лечения для! А ну, какой столбняк подхватил?

– Полно вам, дед Матвей! – веселым и одновременно неприятным голосом сказал кто-то незнакомый, но стоящий очень близко.

Меня поразил этот голос. Звонкий, легкий, уверенный и… почему-то кажущийся очень враждебным. Давно я таких не слышал. Да и вообще, слышал ли когда?

Наконец кружка опустела, едкая сладкая жидкость залилась за шиворот, потекла по подбородку, кусая мелкие язвы на щеках, образовавшиеся от какой-то неведомой болезни, сильно щипала глубокие комариные укусы. Дед Матвей освободил мою голову от своей огромной теплой ладони и протянул большой кусок черного хлеба, натертого солью, с охапкой дикого чеснока.

– Вот, чтобы все съел! – строго сказал он.