Вавилон и Башня

– Да не, давай чего-нибудь. Только без охоты, – и я, сам от себя не ожидая, добавил: – Время волков прошло. Хватит охоты.

– Лады, – еще больше насупился Розенбаум, скинул бурку а под ней такой вельветовый пиджак, как библиотекарши носят. Взял длинный аккорд, потом, по ходу, передумал, взял другой, опять передумал. Посмотрел на лес, посмотрел на речку. Вытянул одну струну и начал:

– Отслужи по мне, от-слу-жи,

Я не тот, что умер вче-ра.

Он, конечно, здо-ро-во жил

Под па-л-л-ящим солнцем…[106]

Глава 4. Герман

<Россия, 2020-е>

Получилось открыть только один глаз.

В него ударили яркие краски, что-то зелено-красно-сине-желтое. Как будто в морду сунули палитру. Я хотел закрыться руками, но они были привязаны. Закрыл глаз и постарался поглубже зарыться в то, на чем лежала голова.

Прошло какое-то время. Снова открыл глаз и увидел, что комната, или где я еще мог находиться, теперь освещалась искусственно.

Но что-то круглое и зелено-красно-сине-желтое было на том же месте.

«Палитра» немного сдвинулась, однако не исчезла. Больше всего пугало другое: я понятия не имел, что это такое.

Все остальные предметы как предметы. Во всяком случае, те, которые я мог обшарить одним глазом.

Вон ножка, вон стул… вон еще какая-то ерунда… забыл, как называется. Вон вроде тренога от капельницы.

Я сдался и закрыл глаз.

А когда открыл, было опять светло. На этот раз, кажется, я мог пошевелить губами. Правда, никакого звука не получилось.

– Так, ну, что у нас здесь? – раздался грохот прямо над самым ухом, словно первый раскат грома после предгрозового затишья.

И! О! Удивительно! Зелено-красно-сине-желтое покачнулось и куда-то делось.

– Давай, До. Открой рот, До. До, ау-у… – скомандовал голос-гром. – Посмотрим на твои бронхи.

«Чего? Давай, До? Рот, До… ау-у…»

Потом пришли ко мне. Со мной что-то делали, но я не мог понять что. А еще хуже, никак не мог на это повлиять.

Единственное, что я мог делать, – вращать своим единственным глазом. А то, что они со мной делали, происходило гораздо-гораздо ниже, вне зоны его досягаемости. Хотя это все еще было мое тело. Но для моего единственного глаза это было так далеко, что я даже не пытался что-то с этим сделать.

– Так, так, так… – произносил женский голос откуда-то издалека, хотя источник голоса, кажется, располагался у ног.

К голосам я успел привыкнуть, и они уже не были такими громоподобными. Однако появилось новое. Какие-то ощущения на коже, в той самой зоне недосягаемости. Не знаю… боль, ожог? Что там со мной?!

Мне хотелось покричать и помахать руками, используя только один глаз, но не получилось. Может, потому что я все делал одновременно? Но, наверное, и по очереди нельзя кричать и махать глазом… или можно?

Когда я в следующий раз открыл глаз, то увидел, что у зелено-красно-сине-желтого тоже есть глаз. Причем два.

* * *

Через пару дней я смог какое-то время проводить полусидя. И начал общаться с До.

Так звали мальчика. Вообще-то его звали Дима. Но откликался он только на До. Наверное, потому, что был глухонемой.

Дима попал в аварию, и все лицо у него было синим из-за зеленки, красным из-за кровоподтеков и сине-желтым из-за гематом. В остальном ему повезло больше, чем мне.

Но наше общение не особо получалось, поначалу. Я не знал, как можно общаться с глухонемым ребенком.

А может, потому, что у До была тяжелая судьба, а у меня нет. Родители отказались от него, сдали в детдом. А До отказался от детдома, сбежал, попал в аварию.

Его переехал снегоуборочный грузовик, протащив за собой. Из-за этого у До лицо было в «асфальтовой болезни».

Все это я узнал от врача. Почему-то врачи любят рассказывать именно такие истории. Чем больше жести, тем лучше. Может, они, конечно, все большие фанаты Опры[107]? Не знаю.

Первый раз мы с До сошлись случайно.

По коридору везли большую кастрюлю с кашей. Избитый бомж, которого еще не успели определить в палату, взял и зачерпнул рукой прямо из котла. Как потом оказалось, в этом нейрохирургическом отделении бомжей всегда клали на коридоре, в палатах мест не хватало.

Весь котелок, конечно, был загублен. Медсестра-разносчица жутко возмутилась и принялась бить бомжа огромным черпаком с длинной деревянной ручкой. Пока не прибежал хирург и не предупредил, что у бедняги и так трепанация.

Нас с До эта ситуация очень рассмешила. Бомжа жалко. Кашу нет. Но очень смешно было наблюдать, как он набрал целую пригоршню дымящейся, жутко горячей перловки и запихивал себе в рот, несмотря на удары увесистым половником по и без того раскроенному черепу.

До, кажется, беззвучно расхохотался, а я как-то ху-хукал, насколько было возможно с моими связками. До взял бумагу, пару огрызков карандашей и нарисовал большую кастрюлю с облачками пара, большой половник, чуть ли не больше самой кастрюли, и руку, похожую на варежку, как рисуют дети. Я, напротив, рисовать не мог. Но ко мне чуть-чуть вернулась возможность говорить.

– Дядя взял слишком много горячей каши, – сказал я и откинулся на изголовье кровати, словно эта фраза забрала последние силы.