Вавилон-17

— Пугаюсь. Морфологическая коррекция. Вы пугаете меня, потому что грабите банки и всаживаете нож в глаза людей, Батчер!

— Почему вы пугаетесь, я… поправка, меня?

— Потому что зло — нечто такое, чего я никогда не делала, не хочу и не могу делать. А вы мне нравитесь, мне нравятся и ваши руки на моих щеках, поэтому если вы вдруг решите всадить мне в глаз нож, что ж…

— О, вы никогда не всадите нож в мой глаз, — сказал Батчер. — Я не должен бояться.

— Вы не можете изменить свой мозг.

— Вы можете, — он пристально посмотрел на нее. Я на самом деле не думаю, что вы захотите убить меня. Вы знаете это. Я знаю это. Это что-то другое. Почему я не говорю вам еще другого, что испугало бы меня? Может вы видите какой-то рисунок и хотите его понять? Мозг не глупый.

Его рука скользнула на ее шею, в его глазах была сосредоточенность. Она уже видела это выражение в тот момент, когда он отвернулся от мертвого зародыша в биологической лаборатории.

— Однажды, — медленно начала она, — …ну, это была птица.

— Птицы пугают меня?

— Нет. Но эта птица пугала. Я была ребенком. Вы ведь не помните себя ребенком? Для большинства людей многое из того, чем они становятся взрослыми, закладывается в детстве.

— И у меня тоже?

— Да, и у меня тоже. Мой доктор приготовил эту птицу мне в подарок. Это была майна-птица, она умела говорить. Но она не понимала того, что говорит. Она просто повторяла, как магнитофон. Но я этого не знала. Много раз я узнавала, что люди хотят сказать мне, Батчер. Я не понимала этого раньше, но здесь, на «Тарике», осознала, что это похоже на телепатию. Ну, эту майну-птицу дрессировали, кормя ее земляными червями, когда она говорила все правильно. Вы знаете, какими большими бывают земляные черви?

— Такими?

— Верно. А некоторые даже на несколько дюймов длиннее. А сама майна-птица длиной в восемь-девять дюймов. Иными словами, земляной червь может достигать пяти-шести длин майны-птицы, и вот почему это важно. Птицу научили говорить: «Здравтсвуй, Ридра, какой хороший день, как я счастлива». Но для этого мозга это означало только грубую комбинацию зрительных и осязательных ощущений, которые приблизительно можно было перевести так: «Приближается еще один земляной червь». Поэтому когда я вошла в оранжерею и поздоровалась с майна-птицей, а та ответила: «Здравствуй, Ридра, какой хороший день, как я счастлива», я не могла не понять, что она лжет. Приближался еще один земляной червь, я могла видеть его и обонять, и предполагалось, что я его съем. У меня была истерия. Я никогда не говорила об этом доктору, потому что не могла до последних дней выразить то, что произошло. Но даже сейчас, вспоминая об этом, я чувствую отвращение.

Батчер кивнул.

— Когда вы оставили Реа с деньгами, вы, в конечном счете, оказались закопанным в пещере в ледяном аду Диса. На вас нападали черви двенадцати футов длиной. Они продырявили скалы с помощью кислотной слизи, которой смазана их шкура. Вы обжигались, но убили их. Вы изготовили электрическую сеть из миниатюрного источника энергии. Вы убили их, вы уже не боялись. Единственная причина, по которой вы их не ели, в том, что кислота делает их мясо ядовитым. И вы ничего не ели три дня.

— Я? То есть… вы?

— Вы не боитесь вещей, которых боюсь я. Я не боюсь вещей, которых боитесь вы. Неправда ли, хорошо?

— Да.

Мягко он приблизил свое лицо к ее лицу, потом отвел его и смотрел на ее лицо в поисках ответа.

— Чего вы боитесь? — спросила она.

Он покачал головой, не отрицательно, а в смущении.

— Ребенок, ребенок, который умер, — сказал он. — Мозг боится за вас. Боится, что вы будете один.

— Боится, что вы будете один, Батчер?

Он кивнул:

— Одиночество — это плохо.

Она тоже кивнула.

— Мозг знает это, — продолжал Батчер. — Долгое время он не знал, но потом научился. Вы были одиноки на Реа, даже со всеми деньгами. Еще более одиноки были на Дисе, и на Титане, даже с другими заключенными, вы были более всего одиноки. Ни один не понимал вас, когда вы с ним говорили. И вы на самом деле не понимали их. Может быть, потому что они все время говорили «я» и «вы», а вы только теперь начали понимать, как это важно.

— Вы хотели спасти ребенка и вырастить его так… чтобы он говорил на том же языке, что и вы? Или, во всяком случае, говорил по-английски так, как вы?

— Тогда бы оба не были одиноки.

— Понимаю.

— Он умер, — сказал Батчер. Потом улыбнулся. — Но теперь вы уже не так одиноки. Я научил вас понимать других. Вы не глупы и обучитесь быстро, — теперь он полностью повернулся к ней, положил кулаки ей на плечи и тяжело заговорил: — Я нравлюсь вам. Даже тогда, когда я впервые появился на «Тарике», что-то было во мне такое, что вам понравилось. Я видел, что вы делали вещи, которые по моему мнению, были плохими, но я нравился вам. Я сказал вам, как разрушить защитную сеть захватчиков, и вы разрушили ее для меня. Я сказал вам, что хочу отправиться к концу Языка Дракона, и вы организовали полет для меня. Вы делаете все, чего я прошу. Очень важно, чтобы я знал это.

— Спасибо, Батчер, — сказала она.

— Если вы когда-нибудь ограбите другой банк, вы отдадите все свои деньги мне.