Вавилон - 17

Через десять минут — сердце его все еще бешено колотилось — Мышонок соскочил с подножки и нырнул во двор Новой Москвы. Стоя под моросящим дождем, несколько мужчин мыли ноги в водостоке — у стены. Две женщины вышли из хлопнувшей за ними двери на крыльцо, подали им ботинки и торопливо убежали с блестящих от дождя ступенек.

Однажды Мышонок спросил Лео, когда появилась Новая Москва. Рыбак из Федерации Плеяд, который всегда ходил босиком, почесал свою густую светлую шевелюру и посмотрел на закопченные стены, поддерживающие своды зданий, на остроконечные минареты.

— Что-то около тысячи лет тому назад. Но это только предположение.

Теперь Мышонку нужен был именно Лео.

Он вышел из двора и пошел по мосту, увертываясь от грузовиков, автомобилей и троллейбусов, заполнивших проезжую часть. На перекрестке под фонарем он свернул, прошел железные ворота и сбежал вниз по лестнице. Маленькие рыбацкие суденышки ударялись бортами друг о друга в грязной воде.

Горчичного цвета вода Золотого Рога вздымалась и опускалась за лодками, плескалась между сваями и доками, где стояли суда на подводных крыльях. На выходе из Золотого Рога, над Босфором, расходились, образуя просветы, облака.

Вода искрилась под солнечными лучами, и след парома, направлявшегося к другой части света, казался огненной полосой. Мышонок задержался на ступенях, глядя на сверкающий залив. Разрывов в облаках становилось все больше и больше.

Блестящие окна домов в туманной Азии бросались в глаза на фоне желтоватых стен. Именно вследствие этого эффекта греки две тысячи лет назад назвали азиатскую часть города Крисополисом, Золотым городом. Теперь этот район звался Ускудар.

— Эй, Мышонок! — позвал его Лео с чисто выскобленной палубы. Лео построил навес на своей лодке, расставил деревянные столики и вокруг них вместо стульев поставил бочонки. Черное масло кипело в котле, подключенном к дряхлому генератору, заляпанному засохшей краской. В стороне, на куске желтоватой пленки, лежала груда рыбы. Жабры ее были растопырены, так что каждая рыбья голова торчала как бы из темно-красного цветка. — Эй, Мышонок, что это у тебя?

Когда погода была получше, рыбаки, докеры и грузчики приходили сюда обедать. Мышонок перебрался через леер. Лео бросил в котел еще две рыбины. Масло покрылось желтой пленкой.

— Это… Ну, то, о чем ты рассказывал. Я взял… Я хочу сказать, что я думаю, что это та самая штука, о которой ты говорил, — слова вырывались, замирали, выражали сомнение и снова замирали.

Имя, волосы и грузная фигура достались Лео от предков немецкого происхождения. Его речь сохранила память о детстве, проведенном в рыбачьем поселке на побережье в мире, где звезд ночью было раз в десять больше, чем на Земле. Сейчас он выглядел смущенным. Смущение сменилось удивлением, когда Мышонок достал кожаный футляр.

Лео взял его в свои веснушчатые руки.

— Ты уверен? Ты где…

Двое рабочих поднимались на палубу. Лео заметил тревогу, мелькнувшую в глазах Мышонка, и перешел с турецкого на греческий.

— Ты где нашел это?

Фразы он строил одинаково, независимо от языка, на котором говорил.

— Спер, — даже когда слова сплошным потоком выходят из охрипшей глотки, десятилетний цыганенок разговаривает на полудюжине языков Средиземноморья гораздо лучше людей, которые, подобно Лео, изучают языки под гипнозом.

Строители, мрачные после работы (к счастью, разговаривающие лишь по-турецки), сели за стол, массируя запястья и потирая контакты на поясницах, где мощные машины подключались к их телам. Они заказали рыбу.

Лео наклонился и взмахнул рукой. Серебро блеснуло в воздухе, и масло в котле затрещало.

Лео прислонился к поручню и открыл футляр.

— Да, — он говорил неторопливо. — Нигде на Земле, а тут особенно, не ожидал. Это взял ты откуда?

— На базаре, — ответил Мышонок. — Если где и можно что найти, так это на Большом Базаре, — он процитировал изречение, приносящее миллионы и миллионы Королеве Городов.

— Понятно, — сказал Лео. Затем добавил на турецком: — Вот, господа, обед ваш, вот.

Мышонок взял лопатку и положил рыбу на пластиковые тарелки. Из серебристой рыба стала золотой. Строители достали ломти хлеба из корзины под столом и принялись есть прямо руками.

Мышонок подцепил из масла еще две рыбины и отнес их Лео, который сидел на поручне и, улыбаясь, разглядывал вещь, находящуюся в футляре.

— Изящный образ этой штукой создать, получится ли? Как знать. С того времени, как я рыбачил на метановых озерах Окраинных Колоний, в руках у меня такой вещи не было. А тогда играть я неплохо мог, — футляр захлопнулся, и Лео со свистом втянул воздух сквозь зубы. — Это хорошая вещь.

Предмет в футляре из мятой кожи мог быть арфой, мог быть и компьютером. С индукционной панелью, как у Терменвокса, с ладами, как у гитары, с короткими, как у ситара, струнами, расположенными на одной стороне снизу. На другой стороне были длинные басовые струны, как у гитарины. Одни части были вырезаны из розового дерева, другие отлиты из нержавеющей стали. Имелись и подсоединительные гнезда из черного пластика, а сам предмет покоился на плюшевой подушечке.

Лео дотронулся до него.