Вавилон

Едва Тека произнесла эти слова, как стебли плюща раздвинулись и в нимбе позолоченных солнцем волос показалось лицо дочери Гамадана.

– Нанаи! – выговорил Набусардар и, словно подхваченный ветром, кинулся к лестнице, ведущей в верхние покои.

С замирающим сердцем устремилась девушка ему навстречу. Легкокрылым мотыльком, легким облачком летела она, едва касаясь ступеней. Мысли ее звенели, точно веселые бубенцы потешников. Любовь раскрыла свои лепестки, обнажив ликующее сердце Нанаи.

Она подбежала к нему и обвила его шею.

Набусардар обнял ее и крепко прижал к груди. Обеими руками гладил он ее волосы, вплетая пальцы в их пряди.

– Нанаи, дорогая, любовь моя, жизнь моя…

– Благословение Энлилю – ты вернулся… – проговорила она.

– Любовь моя, жизнь моя… жизнь моя, любовь моя, – шептал он ей в лицо, не зная, какое из этих слов вернее выражает переполнявшее его чувство. Вдруг он запнулся: – Это правда, будто Устига хотел лишить тебя самого прекрасного, что есть на свете, и дал тебе яд?

– Я обо всем расскажу тебе, мой милый.

Обнявшись, поднимались они по лестнице, и Нанаи тихонько исповедовалась ему:

– Как-то во дворце появился незнакомый человек. Он назвался певцом и сказал, будто ты послал его ко мне. И я по глупости и со страху поверила его вздорным предостережениям. А когда увидела Устигу в корчах, то решила, что он умирает, и испугалась, неразумная, как бы боги в отместку не отняли жизнь и у тебя. Я хотела смирить гнев богов и спасти тебя ценою собственной жизни, принять яд. Устига говорил, что у него в поле зашит мешочек с ядом. Но я не по его понуждению, а по своей воле хотела уйти в царство теней. Да только боги судили иначе: оба мы живы и я могу обнять тебя. О, я могу обнять тебя и смиренно прошу – будь милосерден к Устиге.

– Ты все еще любишь его, Нанаи? Сильно, сильнее, чем Набусардара?

– Одного тебя, мой победитель.

– Только потому, что я победитель? А что, если бы им стал Устига, – кого бы ты избрала тогда?

– Клянусь незапятнанной честью рода Гамаданов: что бы ни случилось – я буду любить одного тебя.

– Ты произнесла это с такой грустью, Нанаи, любовь моя…

– Я говорю это с грустью, потому что многое из того, с чем сталкиваемся мы на дороге жизни, нам неподвластно. Страдания персидского князя заставляют меня страдать, хоть я и понимаю, что ты держишь его в заточении как недруга Вавилонии и не вправе выпустить, пока мы враждуем с персами. Но прошу тебя об одном, Набусардар, не отправляй его обратно в подземелье! Там ужасно, там слишком ужасно даже для убийц и диких зверей. Оставь его в верхних покоях. Пусть и у него будет немного свежего воздуха и солнца.

– Ты любишь его, Нанаи! – Набусардар холодно посмотрел на нее.

– О, если бы ты мог заглянуть в мое сердце, сомнения твои рассеялись бы, мой дорогой.

На повороте лестницы они остановились передохнуть.

Тревога и опасения, связанные с Устигой, не покидали Набусардара, хотя он и не придал особого значения высеченному на перстне наказу Кира, – враг ведь отступил от стен Вавилона! Он лишь распорядился усилить стражу во дворце и набить двойную решетку на окне комнаты, где лежал Устига.

Затем все сошлись в кабинете Набусардара для дружеской беседы.

Первым заговорил Гедека, осведомившись, долго ли еще будет бесноваться демон войны.

– Я не случайно приехал, – оживился Набусардар, – персы отступают, и надо полагать – войне скоро конец.

– Конец? – воскликнула Нанаи, и слезы радости зазвенели в ее голосе.

– Полагаю, что так, хотя твердой уверенности у меня нет. Персидское войско отошло от стен Вавилона – это правда, лишь несколько отрядов закрепилось на подступах к городу – возможно, для того, чтобы прикрыть отступление основных сил.

– Господин, – разрыдалась Тека, – все, что прикопила я, служа твоему роду, я с благодарностью приношу в жертву богам.

– Не надо спешить, – остановил ее верховный военачальник, – хотя его величество Валтасар первым ступил на сей ложный путь… Люди в Вавилоне не помнят себя от радости – пляшут, поют, кричат. На улицы выкатили бочки с вином, пьют без удержу. Царь заразился веселостью гуляк и приказал в честь победы устроить пир, еще не виданный в Вавилоне. Я предостерегал его, говорил, что рано. Да он заупрямился, закапризничал, как всегда. Говорит, в такой день никому ни в чем не будет отказа, вино, как воды Евфрата, потечет через весь Город городов. Солдаты будут угощаться заодно с горожанами – в домах, на площадях, в садах и на улицах. Женщины будут ублажать победителей.

– Господин мой… – Испуг мелькнул в глазах Нанаи.

Набусардар нахмурился.

– А самые красивые должны принадлежать царю, дорогая, – с суровой, горькой усмешкой добавил Набусардар. – Вот какой чести могут тебя удостоить!

– О, ради Энлиля, – ужаснулась она, – ради священного Энлиля, творца вселенной…

Услыхав о причуде царя, Тека задрожала. Она была свидетельницей великой любви Набусардара к Нанаи и понимала, что творится в душе ее господина.

Прихоть Валтасара ошеломила и Гедеку, но, храня спокойствие, он сказал: