Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Годом позже Гавел напишет еще одну пьесу – «Завтра выступаем» («Zítra to spustíme»). В ней автор откликнулся на 70-летие провозглашения независимой Чехословакии. Пьеса не похожа ни на одно из произведений Гавела; в ней сделана попытка в игровой, иногда шуточной форме показать последние дни и часы перед историческим событием – созданием государства чехов и словаков. Главный герой пьесы – Алоис Рашин, на набережной имени которого Гавел прожил бóльшую часть жизни. «Исторически документированная реконструкция при этом будет сочетаться с нашими собственными домыслами, но не бойтесь, мы не внесем сумятицу в ваши познания в области истории. Мы всякий раз будем прямо указывать вам, что случилось на самом деле, а что мы додумали», – говорит один из актеров, обращаясь к публике 256.

Важная особенность этой работы в том, что у нее был конкретный заказчик – драматург Петр Ослзлый, который в это время работал в Брно в театре «Husa na provázku» и готовил к 28 октября что-то вроде «сценического журнала»; его частью и стала эта пьеса. Автор в афише, разумеется, не упоминался.

Когда Гавел выполнял заказ Ослзлого, ему было пятьдесят два года. Сложно поверить, но с тех пор из-под пера прославленного драматурга выйдет всего одна законченная пьеса, и случится это почти двадцать лет спустя. Но почему Гавелу придется отложить работу писателя, на чем ему придется сосредоточить усилия в следующие полтора десятилетия – этого осенью 1988 года не мог предвидеть никто, и, скорее всего, сам Вацлав Гавел тоже!

III. Президент Чехословакии

Перестройка. Горбачев. Миттеран

Relax, don’t do it!

Грязные дома, обшарпанные улицы, плохо одетые люди со злыми лицами, а фоном – песня «Relax» группы Duran Duran. Так, совершенно «перестроечно» по эстетике, начинается один из самых известных чехословацких фильмов конца восьмидесятых – криминальная драма о валютных спекулянтах «Боны и покой» (оригинальное название «Bony a klid» является каламбуром на тему Бонни и Клайда). В этих кадрах ясно читается усталость общества от «реального социализма» – ко второй половине 80-х она стала очевидной. «И Горбачев, и коммунистические партии Восточной Европы, и иностранные специалисты, и разведки НАТО и Варшавского договора совершенно недооценивали степень того, насколько моральное банкротство коммунизма подорвало любую возможность его релегитимации», – пишет американский социолог и политолог Дэниел Широ257. Моральное банкротство коммунизма и признаки будущего ухода СССР из сферы влияния, доставшейся ему в Ялте, – два эти фактора подталкивали к общественным переменам во всех без исключения странах соцлагеря. Хотя, конечно, шли эти перемены разными темпами и подчас в разных направлениях.

Руководство Польской народной республики дрогнуло под натиском «Солидарности». Венгерские коммунисты сыграли на опережение и поспешили реформировать систему сами. ГДР представляет собой особый случай: группа войск в этой стране была крупнейшим советским контингентом за пределами СССР, и руководство Германии обладало, возможно, наименьшей самостоятельностью. Любые серьезные перемены были невозможны без нового решения немецкого вопроса (на которое в конечном счете все же пошли и Горбачев, и Джордж Буш, и Франсуа Миттеран, и Маргарет Тэтчер).

Чехословакия в этом сложном процессе заметно отставала. Диссидентское движение явно уступало польскому, а партия и правительство, в отличие от своих венгерских коллег, слишком опасались перестройки. «Чехословацкое политическое руководство не отличалось мудростью, это было руководство геронтократическое, и в глазах общественности оно выглядело в высшей степени смешно. Оно не хотело реформ, а использовать жестокое насилие уже не могло», – пишет чешский социолог Милослав Петроусек258.

«Густав Гусак, когда я в 1985 году нанес ему визит в Праге, даже не пытался скрыть свою немощь. Казалось, что он прямо-таки просит о назначении преемника. Когда его наконец освободили от обязанностей генерального секретаря, это не прозвучало как сигнал к обновлению. Когда-то действительно Злата Прага не желала приобретать нового блеска. Она уже многие годы выглядела серым городом, пропитанным каким-то кислым запахом», – вспоминал Вилли Брандт259. Гусак оставил за собой пост президента, но в декабре 1987 года руководство КПЧ заменило-таки Гусака новым генсеком, Милошем Якешем, – «самым бесцветным и, несмотря на жесткую конкуренцию, скорее всего, и наименее умным среди высших чехословацких аппаратчиков»260. Показательно и то, что Якеш был всего на девять лет младше Гусака, во время избрания ему уже шестьдесят пять.