Васса Железнова

– Если люди помочь мне в мыслях моих не могут – книги и подавно!.. – угрюмо проговорил Фома.

Ему стало скучно с этим равнодушным человеком. Он хотел бы уйти, но в то же время ему хотелось сказать Любови что-нибудь обидное об ее брате, и он ждал, не выйдет ли Тарас из комнаты. Любовь мыла посуду; лицо у нее было сосредоточенно и задумчиво, руки двигались вяло. Тарас, расхаживая по комнате, останавливался пред горками с серебром, посвистывал, щелкал пальцами по стеклу и рассматривал вещи, прищуривая глаза. Фома, заметив, что Любовь несколько раз вопросительно, с неприязнью и ожиданием взглянула на него, понял, что он стесняет ее.

– Я у вас ночую… – сказал он, улыбаясь ей. – Надо мне поговорить с крестным. Да и скучно дома одному…

– Так ты поди, скажи Марфуше, чтоб она приготовила тебе постель в угловой… – торопливо посоветовала Любовь.

– Могу…

Он встал и вышел из столовой. И тотчас же услыхал, что Тарас негромко спросил сестру о чем-то.

«Про меня, – подумал он. Вдруг в голове его мелькнула злая мысль: – Послушать, что скажут умные люди…»

Он бесшумно прошел в другую комнату, тоже смежную со столовой. Огня тут не было, лишь узкая лента света из столовой, проходя сквозь непритворенную дверь, лежала на темном полу. Фома тихо, с замиранием в сердце, подошел вплоть к двери и остановился…

– Тяжелый парень… – сказал Тарас.

Пониженно, торопливо заговорила Любовь:

– Он тут все кутил… Безобразничал – ужасно! Вдруг как-то началось у него… Сначала избил в клубе зятя вице-губернатора. Папаша возился, возился, чтоб загасить скандал. Хорошо еще, что избитый оказался человеком дурной репутации… Однако с лишком две тысячи стоило это отцу… А пока отец хлопотал по поводу одного скандала, Фома чуть не утопил целую компанию на Волге.

– Вот чудовище! И занимается исследованиями о смысле жизни…

– Другой раз ехал на пароходе с компанией таких же, как сам, кутил и вдруг говорит им: «Молитесь богу! Всех вас сейчас пошвыряю в воду!» Он страшно сильный… Те – кричать… А он: «Хочу послужить отечеству, хочу очистить землю от дрянных людей…»

– Это остроумно!

– Ужасный человек! Сколько он натворил за эти годы диких выходок… Сколько прожил денег!

– Скажи – отец управляет его делом на каких условиях, – не знаешь?

– Не знаю! У него полная доверенность есть… А что?

– Так… Солидное дело! Разумеется, поставлено оно по-русски – отвратительно… И тем не менее – прекрасное дело! Если им заняться как следует…

– Фома совершенно ничего не делает… Всё в руках отца…

– Да?

– Знаешь, порой мне кажется, что у Фомы это… вдумчивое настроение, речи эти – искренни и что он может быть очень… порядочным!.. Но я не могу помирить его скандальной жизни с его речами и суждениями…

– Да и не стоит об этом заботиться… Недоросль и лентяй – ищет оправдания своей лени…

– Нет, видишь ли, иногда он бывает – как ребенок…

– Я и сказал: недоросль. Стоит ли говорить о невежде и дикаре, который сам хочет быть дикарем и невеждой? Ты видишь: он рассуждает так же, как медведь в басне оглобли гнул…

– Очень ты строг…

– Да, я строг! Люди этого требуют… Мы все, русские, отчаянные распустехи… К счастью, жизнь слагается так, что волей-неволей мы понемножку подтягиваемся… Мечты – юношам и девам, а серьезным людям – серьезное дело…

– Иногда мне очень жалко Фому… Что с ним будет?

– Ничего не будет особенного – ни хорошего, ни дурного… Проживет деньги, разорится… Э, ну его! Такие, как он, теперь уж редки… Теперь купец понимает силу образования… А он, этот твой молочный брат, он погибнет…

– Верно, барин! – сказал Фома, появляясь на пороге. Бледный, нахмурив брови, скривив губы, он в упор смотрел на Тараса и глухо говорил: – Верно! Пропаду я и – аминь! Скорее бы только!

Любовь со страхом на лице вскочила со стула и подбежала к Тарасу, спокойно стоявшему среди комнаты, засунув руки в карманы.

– Фома! О! Стыдно! Ты подслушивал, – ах, Фома! – растерянно говорила она.

– Молчи! Овца!

– Н-да, подслушивать у дверей нехорошо-о! – медленно выговорил Тарас, не спуская с Фомы пренебрежительного взгляда.

– Пускай нехорошо! – махнув рукой, сказал Фома. – Али я виноват в том, что правду только подслушать можно?

– Уйди, Фома! Пожалуйста! – просила Любовь, прижимаясь к брату.

– Вы, может быть, имеете что-нибудь сказать мне? – спокойно спросил Тарас.

– Я? – воскликнул Фома. – Что я могу сказать? Ничего не могу!.. Это вы вот – вы всё можете…

– Значит, вам со мной не о чем разговаривать? – снова спросил Тарас.

– Нет!

– Это мне приятно…

Он повернулся боком к Фоме и спросил у Любови:

– Как ты думаешь – скоро вернется отец?

Фома посмотрел на него и, чувствуя что-то похожее на уважение к этому человеку, осторожно пошел вон из дома. Ему не хотелось идти к себе в огромный пустой дом, где каждый шаг его будил звучное эхо, и он пошел по улице, окутанной тоскливо-серыми сумерками поздней осени. Ему думалось о Тарасе Маякине.

«Твердый… В отца, только не так суетлив… Чай, тоже – выжига… А Любка – чуть ли не святым его считала – дуреха! Как он меня отчитывал! Судья… Она – добрая ко мне!..»

Но все эти мысли не возбуждали в нем ни обиды против Тараса, ни симпатии к Любови.