Васино преступление

Нашел… Это были осколки разбитой чашки. Еще ударил их чем-то тяжелым, чтобы помельче разбились и незаметнее были.

Вася дрожащими руками, не сознавая, что делает, собирал осколки.

Потом, дрожа всем телом, спотыкаясь и ударяясь об какие-то предметы, валявшиеся тут в темноте, подобрался он к лоханке и высыпал в нее осколки.

Насыпал в лоханку отрубей и налил воды.

Мешал, лихорадочно стуча об стенки палкой, и в такт громко стучали его зубы.

Кончено… Вася выскочил из сарая, захлопнул дверь и бросился бежать…

Бежал Вася долго. Ноги его вязли в рыхлом снегу, он спотыкался, падал и вскакивал снова. Опять бежал, размахивая руками и дрожа всем телом.

Деревня еще лежала в сонной мгле, серый рассвет плыл над нею, а Вася убегал все дальше и дальше. Он совсем задыхался, сознание покидало его, но он все бежал. Наконец он споткнулся о большую глыбу снега, упал и потерял сознание.

IX

Авдотья проснулась от резкого холода, которым тянуло от двери. Она поспешно встала и зажгла лампу. Дверь в сенцы была полуоткрыта, — в своем волнении Вася забыл ее закрыть.

"Васька што ли в рань такую к Косянке пошел? — недоумевала Авдотья. — Или проспала я?"

— Васька! — Она подошла к печке. Васи не было.

Тогда, накинув теплую кофту, Авдотья зажгла фонарь и быстро пошла к Косянке.

Уже какое-то томительное беспокойство гнало ее.

Незапертая стояла дверь сарая.

"Не случилось ли беды?!" — Авдотья торопливо поставила фонарь на землю. И сразу будто отлегло от сердца. Косянка мирно дремала.

Авдотья наклонилась над лоханкой. "Где же Васька? И замешал будто Косянке?! Только мало так чего?!" Опять прокралась в сердце тревога: "Где Васька?"

Авдотья взяла мешок с отрубями, обернулась и стала искать палку для размешивания пойла. Палки под руками не было. Ее зашвырнул куда-то в сторону Вася.

Тогда, подсыпав в лоханку отрубей и налив еще воды, Авдотья стала рукой замешивать густую кашу.

И вдруг острая боль прошла по руке. Авдотья порылась в месиве, вытащила осколок.

— Господи! — пробормотала она, лихорадочно роясь в густой каше и опять нащупывая гладкие, с острыми краями, черепки.

Страшная догадка проникала в ее голову.

Оттолкнув потянувшуюся в этот миг к лоханке Косянку, Авдотья визгливо крикнула:

— Васька! Пащенок проклятый! — И еще визгливее: — Убью-у-у…

Она отдернула от коровы лоханку с пойлом. Страшная слабость вдруг охватила ее; она почти упала на землю и заплакала и завизжала одновременно…

Наступило обычное деревенское зимнее утро. Дымок потянулся из труб. Бабы завозились у печей, мужики — кто в лес, кто в город на базар поехал.

Авдотья успокоилась немного, подоила Косянку.

Сердце ее тревожно ныло.

— Васька-то куда девался?

— "Беда, чисто беда наступает"… — думала она тоскливо.

Через полчаса, забывая об истории с Косянкой, стоя у порога, звала в пустоту зимней деревенской, снегом запорошенной улицы — Васька, Васю-ю-утка, — и в голосе дрожали нотки страха. А еще через час Авдотья, совсем растревоженная, бегала из избы в избу и срывающимся голосом спрашивала:

— Маланья, Машка… Васьки не видали? Пропал мальчонка… Нет его… С утречка с раннего нету. Ищу везде, а нету. Горюшко, — тяжко выдохнула она. — Беды бы какой не стряслося. Второй раз пропадает мальчишка…

Маланья, Машка и другие, у кого спрашивала Авдотья, отрицательно качали головами и сочувствовали:

— Да убиваться что так? Найдется…

— Да долго уж нету его, — всхлипнула Авдотья.

Бабы сочувственно ахали и качали головами…

Нашел Васю уже куда за полдень ехавший из города предсельсовета Косычев.

Темное пятно на снегу уже издалека привлекло его внимание.

— Эх ты, беда какая, — слезая с лошади и поднимая бесчувственное васино тело, бормотал он. Укрытый тулупом, Вася без движения лежал на телеге.

Косычев гнал лошадь. Изредка он оборачивался и смотрел на Васю. — Эх, и повоет баба…

Косычев привез Васю к Авдотье на двор, и вскоре двор наполнился людьми. Васю терли снегом мужики и бабы, а Авдотья, как обезумевшая, металась тут же.

Васю с трудом вернули к жизни.

К вечеру лежал он в деревенской больнице. Авдотья валялась в ногах у доктора и умоляла спасти "единственного кормильчика"…

— Спасем, спасем, матушка… Все сделаем, — строгим голосом говорил доктор.

— Ох ты, ох ты, господи! — вскрикивала, как в истерике, Авдотья. — Сколько горюшка. Разом все… За коровку испугалася. А тут сыночек единственный. Ох ты, господи! — и выла долго и пронзительно, изливая накопившуюся в сердце боль и вызывая жалость у сиделки.

Вася был тяжко болен. Острое волнение и напряжение, в которых жил он все последнее время, не прошли для него бесследно.

Проходили дни… Зима стояла ровная и крепкая. Солнце играло нередко на небольших, чистых стеклах больничных окон, а Вася все лежал с закрытыми глазами.

Доктор качал головой и хмурил брови. Он знал уже от учительницы Веры Петровны всю васину историю.

Авдотья не хотела было рассказывать соседкам о васином проступке. Смутно уже понимала она все происшедшее, чувствовала, как близка была беда с коровой, и чувствовала и свою вину.

Долго пряталась, таилась от соседей, не рассказывала правды.