Василий Шульгин: судьба русского националиста

Анна Родионова вспоминала: «Было начало 70-х. К Шульгину шли не только любители истории, неофиты-монархисты, но и без пяти минут эмигранты. Все-таки у него за спиной — богатый опыт. „Ну как там? А стоит ли? А не пожалеем ли?“ Помню, однажды, при обсуждении этого вопроса, на все наши стоны и всхлипы („Как же все бросить, как все оставить, а как же родные, близкие, а книги, квартиры?“) Шульгин воскликнул: „А как же мы уезжали, все бросали — нажитое, любимое, дорогое, родовые имения, могилы близких?!“

Увидев, что мы приуныли, неожиданно взял гитару и запел: „Три красавицы небес шли по улицам Мадрита — донна Кляра, Долорес и красавица Пепита…“

Любимый его романс — причем, именно „Мадрита“ и „донна Кляра“. Он его всегда напевал дамам, приходящим поглазеть на живого монархиста»^[548].

Вопрос эмиграции для части советской интеллигенции стал злободневным и по идеологической, и по так называемой «еврейской линии», и по социальной. Внутренняя политика советского руководства не учитывала огромных изменений в составе населения страны, рост городов, рост числа граждан с высшим образованием, увеличение благосостояния. Образованное общество, некогда более или менее единое в процессе ускоренной модернизации и обороны страны, стало дробиться на кланы и проникаться буржуазной психологией.

Здесь надо сказать о противоречивых процессах, развивавшихся в стране. Жестокая память о технологической неготовности империи к Первой мировой войне, о порожденных этой неготовностью революции и Гражданской войне, о стоянии на краю пропасти в начале Великой Отечественной — эта горькая память не позволила создать равновесие между потребностями мирной жизни обывателей и нуждами обороны. Успешно решалась поставленная еще в 1915 году академиком Владимиром Ивановичем Вернадским задача экономической и территориальной связности. Казалось, централизованная советская экономика может всё. Открытые и освоенные западносибирские нефтяные и газовые месторождения влили в нее колоссальные средства, сверхдоходы от продажи углеводородов вызвали настоящую эйфорию. И тут произошло то, что сильно деформировало жизнь общества. Как заметил в интервью автору этой книги Ф. Д. Бобков, «у нас было слишком много младших научных сотрудников». То есть появились невостребованные молодые люди с высшим образованием, произошла реинкарнация «лишних людей», которые некогда составили базу революции и боролись против имперских порядков.

Обилие нефтедолларов затормозило развитие высокотехнологичных производств в СССР, ставка была сделана на закупку соответствующей продукции за границей.

Сильно изменилась структура советского экспорта: в 1970 году доля машин и оборудования составляла в нем 21,5 процента, а к 1987 году она упала до 15,5 процента, зато в импорте — выросла с 35,6 до 41,4 процента. При этом доля углеводородного сырья в экспорте увеличилась с 15,6 до 46,5 процента^[549].

За каждой долей процента — реальные судьбы. Десятки тысяч молодых людей, ожидавших применения своих дарований в науке и на производстве, оказались без перспектив. Социальные лифты потеряли динамику. Правящая элита замыкалась, утрачивала творческий потенциал, главные усилия направляла на сохранение своего положения, на укрепление политической и социальной стабильности.

Шульгин предчувствовал грядущие перемены, подчеркивая при этом, что никаких революций больше не желает.

Наконец ему улыбнулось счастье — нашелся его сын Дмитрий. Он жил в провинциальной Америке, в городе Бессемере, штат Алабама, был женат, имел сына, тоже Василия. Переписка с ним была радостью для Василия Витальевича. Дмитрий не принял американского гражданства, говорил: «Кто-то должен оставаться русским».

«Все это время Василий Витальевич писал сыну с уведомлением, то есть ему приходил квиток с росписью Димитрия в получении письма. Но вскоре наступил момент, когда не только перестали приходить во Владимир письма из Америки, но и те, что были посланы Шульгиным, возвращались со странными закорючками вместо подписи. Мы разглядывали эти росписи и недоумевали: то ли Димитрий болен, то ли его подпись сымитирована рукой все того же КГБ. Неизвестность — страшнее нет ничего.

В очередной приезд к нам Шульгин пишет письмо Брежневу, мы отнесли его на Старую площадь. И опять — месяцы ожидания…

В конце концов ответ пришел все через ту же милиционершу.

„Нецелесообразно“.

И всё. После этого старика словно сломало. Да и нас надломило. Впереди у всех нас была такая безнадежность, такое отчаяние, что вообще непонятно было, зачем мы рыпаемся, зачем хоть что-то пытаемся сделать. Стена.

Мы сквозь эту стену пробились. Василий Витальевич об нее разбился»^[550].

Почему его не выпустили, сегодня трудно понять. Даже бывший активист НТС Дмитрий Шульгин уже не представлял никакого интереса для советской контрразведки, не говоря уже о самом Василии Витальевиче.

Проблема была не в Шульгиных, а в нарастании внутренних противоречий в СССР. Отъезд Шульгина (а он вряд ли бы вернулся) стал бы свидетельством слабости власти, от которой хотят убежать.