Читаем Василий Голицын. Игра судьбы полностью

— Душа закаменела у простонародья потому, что закаменела она у его владык. Подумай-ка, вольно ли живется крестьянину в крепости у бояр, у дворян, у жильцов. Я когда-то с братом твоим блаженной памяти царем Федором толковал, что крестьянин должен быть свободен, как должно человеку, а не скоту. Коли станет он трудиться на себя, то вдесятеро больше произведет. Федор, помню, удивился, глаза выкатил и говорит: «Да ты в своем ли уме, князь? А как же все — бояре, дворяне? Как же власти? Как же я, царь, и все мои служители?» Стал я ему толковать, что за счет свободного труда умножится и государственный доход, что казна будет в прибытке. «Нет, — говорит, — таковые прожекты мне тошно слушать. Мы, — говорит, — не во Франции какой-нибудь, а в России. Забудь и более не поминай». Я и не поминаю, хоша и не забыл.

— Нету мне более пристанища, — прослезившись, обронила царевна. — Крут, немилостив Петрушка и меня не помилует.

— И меня, Софьюшка, и меня.

— А может, и впрямь искать пристанища у иноземных королей? — с надеждой вопросила она.

— Я уж говорил тебе: податься за рубеж — честь потерять. На веки вечные. Да и что там нас ждет: быть приживалами, терпеть поношения. Сказано ведь: за морем веселье, да чужое, а у нас и горе, да свое. Нет, голубица моя, о том и не думай. Коли опала суждена, ее не избыть. Примирись. Умей ответ держать.

Одна душа в Измайлове втихомолку радовалась унижению царевны — царица Прасковья. И вроде бы наставила Софья ее на сладкий путь — благословила завести галанта. И хоть Софье была обязана радостью материнства.

А ведь грех великий, и страх великий. Два всего-то человека ведали о ее грехопадении: бабка Агафья, всем обязанная царице, а потому и на смертном одре не проговорится, и царевна Софья, которой она, царица Прасковья, обязана, а потому всецело в ее власти.

Быть во власти супруга — одно, лишиться же его власти — другое. А она, Прасковья, могла запросто лишиться с величайшим позором, коли царевне вздумается на нее ополчиться.

Мол, не плодная у тебя, братец, супруга да вдобавок изменщица, завела себе галанта… И пошло, и поехало. Страшно подумать!

У страха глаза велики. Чудилось царице, будто кто-то напал на ее тайну, чьи-то глаза упорно следуют за нею, когда она проскальзывает в башню — обиталище бабки Агафьи, где наверху ждут ее любовные восторги. Бабка, конечно, ревностный сторож, лучше любого воина — как откроет рот, так хоть святых выноси. Заговорит, заморочит хоть царя, хоть псаря — все едино.

Вот уж спальник Гришка доложил царю Ивану, что царица слишком часто наведывается в башенку к бабке Агафье. Но царь Иван простодушен: спросил как-то Прасковью, много ль ей бабка помогает от недугов. Царица вся похолодела. Однако нашлась, ответила:

— Она, мой батюшка, все по женской части. А с мужиками дел не имеет.

Ну царь Иван и успокоился. А того проклятого Гришку порешила царица во что бы то ни стало услать куда подалее, лишь бы подходящий предлог найти. Посоветовалась она с бабкой. А та ей и говорит:

— Гришка этот и мне глаза намозолил. Известно: он на руку нечист. Ты, государыня моя, скажи дворецкому, братцу своему Василию Федорову Салтыкову, что Гришка-де за тобой шпионит и на руку нечист. Он его и сбудет.

Сказала. И тотчас Гришку того услали в сибирский город. И радостно предалась царица сладкому греху с галантом своим Васенькой Юшковым, не опасаясь ничьих нескромных глаз. А тот Васенька числился у нее в стольниках и возвышался на ее глазах. Прочила она его в обер-камергеры, и наконец пришел его час.

Наконец и «зазорное лицо» — царевна Софья, тоже теряла власть над ней. Царица Прасковья понимала — недолго осталось ждать. Не за горами час, когда царь Петруша упрячет ее в монастырь. Царь Петруша — жесток и беспощаден. Твердость и неприримость вошли в него в дни стрелецкого бунта, когда мальчиком насмотрелся он кровавых сцен и натерпелся страху. С той поры ожесточилось его сердце, и можно ль его винить? Врагам его, врагам Нарышкиных, милости ждать не приходится. И Милославским суждено лишиться государственного значения.

Все Милославские жалели царевну, царевна жалела себя. Не откликнулись все ее козни против мачехи, против Петрушки. Может, ежели она была бы покладистей, не повис бы ныне над нею призрак монастыря, жила бы с Нарышкиными в согласии, и все бы сошло тихо, мирно. Говорил ей князь Василий — примирись. Нету у тебя будущего, настанет время и придется с властью распрощаться.

Ох, власть! Великий это искус, никак нельзя по доброй воле с нею расстаться. Николи еще не было на Руси, чтобы какой-нибудь царь, либо великий князь отрекался от власти. Не помнил того всеведущий князь Василий. Даже самозванцы, о коих было известно, откуда они взялись, лихорадочно цеплялись за власть. Какой-нибудь воевода в захудалой посаде, проштрафившийся, пред высшими ползал на брюхе, моля не лишать его места. Потому что власть — это не только почет и поклонение, но прежде всего богатство, деньги. Власть имущий непременно корыстолюбец.

Перейти на страницу:

Похожие книги