Василий Алексеев

Алексеев знал, что в Доме предварительного заключения в свое время содержались под следствием те, кто проходил по нескольким громким, всколыхнувшим всю мыслящую Россию политическим процессам: участники демонстрации на площади перед Казанским собором в 1876 году, «Процесса 193-х», «Процесса 50-ти», народовольцы. Здесь ждали суда и приговора многие бунтари-террористы, организовавшие в 1887 году покушение на жизнь Александра III, в котором участвовал Александр Ульянов. В декабре 1895 года в «Предвариловку» был помещен помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов. а в январе 1896 года — учительница Варгинской воскресной школы Н. К. Крупская.

Режим в тюрьме долгие годы был сравнительно мягким. Учитывалось, что здесь содержатся еще не осужденные. По сравнению с мрачными, зловещими рассказами узников Шлиссельбургской и Петропавловской крепостей, «Крестов» — самой новой в столице тюрьмы, где только «одиночек» насчитывалось до тысячи, — в «Предвариловке» было несколько лучше. Разрешались свидания, переписка, занятие трудом, чтение. Вместо пищи позволяли получать ее стоимость, даже заказывать себе еду, если, конечно, имелись деньги.

Так было еще недавно…

В последнее время жандармы и тюремщики словно озверели.

Алексеев нервничал. Как ни старался он взять себя в руки, успокоиться, ничего не выходило. «Влип, влип! Сейчас, когда каждый человек на счету, — и влип. И дело до конца не доделал… А за жандарма того они мне отомстят. Пусть. Надо только собраться с волей, приготовиться ко всему, к самому худшему. А что, собственно, они могут сделать со мной? Расстрелять? Повесить? Не за что. Упечь в «Кресты»? — Это могут. Будут морить голодом? — Выдержу. И так каждый день впроголодь. Бить? — Выдержу. Били уже не раз — и шпана, и городовые. Пытать станут? Говорят, в каменный мешок сажают и часами воду на голову по капле льют… От этого люди с ума сходят. Н-да, веселые дела».

— Куда мы едем? — обратился Алексеев в темноту, чтобы отогнать свои мысли.

Поручик курил папиросы.

— Не дури, голубчик, ты же слышал…

— Нет, не слышал… — ответил Алексеев задиристо.

— А не слышал, так и не надо. И замолчи. Мне лень, спать хочу. Утро уже, между прочим.

Они остановились.

Поручик и два унтера ввели Алексеева в обшарпанную комнату и сдали дежурному офицеру.

Дежурный офицер открыл толстый журнал. Поручик продиктовал:

— Восьмого февраля семнадцатого года в четыре часа двадцать минут задержан Алексеев Василий Петрович, большевик… Впрочем, тут все есть об этом субъекте. Перепишите что следует.

Вынул из планшета и бросил на стол голубенькую тетрадку. Офицер сделал нужные записи в книге, поглядел на Алексеева сонно:

— Дактилоскопию делал раньше? Ну, отпечатки пальцев? Ах, да, в прошлом году… Значит, сейчас с тебя снимут только фотографию. Надо раздеться и одеться в здешнее. Резваткин, одежду!..

Из смежной комнаты вышел солдат, вынес синий халат, рубашку, кальсоны, штаны, истоптанные туфли. Подождал, пока Алексеев переоделся, усадил на стул, сделал три снимка.

— Ковальчук, отведи в тридцать седьмую! — снова крикнул офицер.

Из той же комнаты вышел старый солдат с длинной седой щетиной на подбородке и морщинистых щеках, взял из угла винтовку, положил прикладом под мышку, скомандовал: «Пошли!» — и повел Алексеева.

— Я не прощаюсь, голубчик, скоро увидимся! — услышал в спину Алексеев голос поручика, все еще сидевшего рядом с дежурным офицером.

Шли они долго — переходили из одного коридора в другой, построенных зигзагами, шли по висячим балконам и гулким железным лестницам, поднимались с этажа на этаж все выше. И всюду — справа и слева — были одинаковые двери тюремных камер. На каждом этаже — по два надзирателя. Они лениво поглядывали на идущих — привычная картина. Свет был притушен, в коридорах стояли полумрак, тишина. Тюрьма спала.

У одной из дверей сопровождающий скомандовал: «Стой!», загрохотал замком, отпер камеру.

— Шагай!.. Здесь жить будешь.

И неожиданно так сильно толкнул Алексеева в спину, что тот влетел в камеру, ударившись головой о стену.

С удручающим лязгом дверь захлопнулась.

Алексеев сидел на полу, растирал быстро растущую на лбу шишку и не знал, что делать. Постепенно глаза стали привыкать к темноте: через маленькое окошко с сильно скошенным подоконником, что находилось под самым потолком, чуть брезжил чахлый ночной свет. Теперь можно было оглядеться. Справа железная кровать с железным изголовьем, покрытая серым суконным одеялом. В левом углу, в стороне от окна — крохотный, вделанный в стену столик, стул, привинченный к полу. Под окном — раковина умывальника. Ближе к двери по левой стороне — параша. Шатов пять — в длину, четыре — в ширину. Одиночка…

Встал, прошелся по камере. Бросился на койку: «Надо заснуть, отдохнуть, быть готовым к допросу». Но сон не шел. «Как могла узнать полиция, что я ночевал у Александрова? Ведь поручик сказал: «Именно здесь мы тебя и ждали». Провокатор? Кто?..»

Он не успел обдумать свою мысль.

Неожиданно вспыхнул фонарь над головой, заскрежетал замок. Вошли знакомый уже поручик и дежурный офицер, только что оформлявший Алексеева.