Вася Алексеев

Казарма, куда их пригнали, могла вместить несчетное множество солдат, но помещение, отведенное вновь прибывшим, было изолированным — длинное и полутемное, заставленное двухэтажными дощатыми нарами, на которых сидели и лежали люди в штатской одежде. Окна выходили во двор и были забраны толстыми железными решетками.

Приход новой партии вызвал в казарме оживление:

— Ого, вашего полку прибыло!

— Гляди-ка, знакомые все лица!

В самом деле, проходные казармы оказались местом неожиданных встреч. Здесь были путиловцы и рабочие других заводов, поддержавших путиловскую стачку. Они встретили прибывших, как старых друзей. Да многие и были друзьями на самом деле. Вася с радостью бросился навстречу Павлу Шубину.

— Вот и свиделись, браток, — сказал тот, обнимая его. — Никак не могут жандармы нас с тобой разлучить.

Они знали друг друга уже не первый год — по заводу и по большевистскому подполью. Шубин был одним из тех, кто ввел туда Васю.

— Куда пойдем отсюда?

— Похоже, не миновать нам села Медведь, — сказал Павел. — Там ведь, знаешь, дисциплинарный батальон. Решили разделаться с нами без суда.

Мрачная слава села Медведь шла по России уже второе столетие — с аракчеевских времен.

— И что же, ты намерен туда идти? — спросил Вася.

— Я царю-батюшке не слуга.

— Ну и я тоже.

Оба улыбнулись, они хорошо понимали друг друга.

Население казармы всё пополнялось, во всяком случае той ее части, где на окнах были решетки. С очередной партией из Выборгской полицейской части прибыл Петя Александров, с которым Вася сдружился еще во Втором Нарвском обществе «Образование» и в Ушаковской вечерней школе. Александрова арестовали в первый день путиловской стачки. Появился Иван Егоров, выступавший на заводском митинге с требованием поддержать забастовавших электриков. Его взяли одновременно с Васей Алексеевым и Дмитрием Романовым.

— Тут, пожалуй, можно устроить районное собрание большевиков, — невесело пошутил он, оглядевшись. — Кворум будет.

Иван Егоров был одним из руководителей Нарвской партийной организации.

— Кажется, и городское можно, — ответил Вася. — Вон сколько наших. Из всех районов есть.

Дни в казарме мало отличались от тех, что они провели в тюрьме. Только народу больше и свободнее можно обсуждать интересующие всех дела. Литературу получить не удавалось, но были тут товарищи, знавшие последние ленинские работы, дошедшие до России, — о войне, крахе Второго Интернационала, нелегальной деятельности в военных условиях. Рабочие слушали с жадным вниманием.

И за решеткой они не теряли времени даром. Так уж повелось. Тюрьма всегда становилась для большевиков своего рода университетом.

Был в казарме и другой «университет», устроенный не большевиками, а воинским начальством. Каждый день к арестованным приходил унтер, старый служака, известный умением «выбивать дурь из солдат». Должно быть, это умение избавило его от посылки на фронт. Унтер втолковывал арестованным «словесность». За многие годы службы он выдолбил ее наизусть и отчеканил бы, разбуди его посреди ночи, что есть часовой и что есть знамя, за сколько шагов надо отдавать честь господину офицеру и перед кем надлежит становиться «во фрунт».

— Знамя есть священная хоругва, — хриплым голосом произносил он.

— Хоругва…

Вася в точности повторял интонацию унтера.

— Совсем как у Куприна. Читали «Поединок»?

Унтер глядел на него ненавидящими главами:

— Грамотные больно, чисто скубенты. Из вас эту грамоту вытрясут в дисциплинарном-то батальоне. Забудешь, как читать!

В его «словесности» был раздел, который он тоже выучил на зубок, — «что есть враг унутренний и враг унешний». Насчет «унешнего» это было ясно. Германец. А «унутренний»? На сей счет унтер тоже не имел сомнений. «Скубент», жид, забастовщик. Но тут забастовщики сидели перед ним. Их было много, и объявить их в глаза внутренними врагами он не решился. Да и про «скубентов», про «пархатых» распространяться не стал. Подумал, должно быть, что не совладает с этим отпетым народом, собранным из тюрем. Еще выкинут такое коленце, что сам пострадаешь. Долго ли угодить на передовые?

— Русский солдат всегда готов послужить за православную веру и батюшку-царя, — втолковывал он. — Потому на нем божье благословение и начальство награждает за верную службу. Но кто забыл, что крещеный, да не желает положить свой живот за истинную веру, кто супротив царской власти идет, тот мучиться будет что на этом, что на том свете.

— Значит, мы вечные мученики, — как бы про себя проговорил Павел Шубин, толкнув Васю в бок. — Может, раскаяться, пока не поздно? Допустим, в жандармы пойти…

Кругом хмыкали, а унтер глядел на них, и красное его лицо дергалось от злобы. Еще скалятся… Их разве словами надо учить? Пересчитать бы зубы одному, другому. Тогда и до разума дошло бы…

Он начинал сбиваться, к вящему удовольствию слушателей. Этот «университет» был для них истинным развлечением.