«Вас зовут четверть третьего?»

Но самовольное проникновение в Космос, — это было уж слишком!

Общевселенский Устав предписывал строго пресекать малейшие попытки такого рода со стороны подопечных существ, в каком бы секторе Мироздания они ни проживали. Никто, кроме бессмертных ахинеев, не должен был даже помышлять о полетах в звездных сферах.

Исходя из всего этого, бог без колебаний протянул правое щупальце к одному из многочисленных рычажков и передвинул его в нужную сторону.

Последовавший за этим толчок не был для него неожиданностью.

Именно так все и должно было происходить: мощное мезо-поле, отшвыривая посудины пятидалых назад к Беспокойной планете, в момент слегка тряхнет и сам божий корабль… Но тут бога вдруг с такой силой вдавило в кресло, что все три его глаза едва не вылезли из орбит.

А придя в себя, всевышний с удивлением обнаружил, что какая-то неведомая сила стремительно влечет его корабль в сторону диаметрально противоположную той, куда он направляется.

Тщетно нажимал бог бесчисленные кнопки и клавиши. Корабль больше не слушался своего хозяина. Он беспомощно падал куда-то к центру Галактики, и у бога невольно мелькнула мысль, что если так будет продолжаться, — он скоро окажется дома, в Рассаднике Разума.

Божий мозг отказывался этому верить. А верткие суденышки с Беспокойной планеты, между тем, как ни в чем не бывало, летели сзади, словно решив сопровождать всевышнего до самого конца…

И тут вдруг на пульте, прямо перед божьими глазами, необъяснимым образом возникли слова.

То был вопрос, составленный по всем правилам ахиннейской грамматики: «Ну, как теперь настроение?»

И тут же последовало не отличавшееся особой вежливостью напутствие:

«Убирайся восвояси и передай своим коллегам, что мы не позволим им больше соваться в чужие дела. Оставьте Галактику в покое: она не приглашала вас в надсмотрщики».

Бог в отчаянии схватился за голову дрожащими щупальцами. Он слишком хорошо представлял себе, какие кары обрушит на него начальство, там, в Рассаднике, за этот роковой недосмотр.

Но если говорить откровенно, в глубине души он был даже доволен. Потому что лучше уж отбухать десяток миллионов лет на подземных принудработах, чем мотаться, как проклятому, тот же срок от созвездия к созвездию, не зная ни минуты покоя.

В.Крапивин Я иду встречать брата

«МАГЕЛЛАН»

1.

Кто бывал в Консате, должен помнить узкую и крутую лестницу, вырезанную в береговых скалах. Лестница начинается у площадки с колоннадой и ведет к морю. Внизу ее отделяет от воды только узкая полоска земли. Эта полоса, покрытия ноздреватыми камнями и крупным галечником, тянется между морем и желтовато-белыми скалами от Долины Юга до самой Северной косы, где наклонной иглой пронзает небо обелиск — памятник астролетчикам, погибшим на пути от Альфы Эридана.

Места эти мало годятся для купания. Зато здесь хорошо собирать обточенные волной пестрые камни и охотиться за черными злыми крабами.

Ребята из школьного городка, лежащего к югу от Ратальского космодрома, по дороге домой всегда задерживаются на берегу. Набив карманы находками, ценность которых никогда не понимали и не понимают взрослые, они взбегают наверх по высоким ступеням. Старая лестница нравится им больше, чем спиральный эскалатор, вьющийся среди скал в сотне шагов отсюда.

…В ту пору я только что закончил отчет о третьей экспедиции в бассейн Амазонки. Можно было теперь целый месяц читать не дневники и описания раскопок, а обыкновенные книги, по которым я так стосковался за дни напряженной работы. Взяв томик стихов или новеллы Рандина, я уходил на верхнюю площадку Старой лестницы.

Место было пустынным. В трещинах каменных плит росла трава. В завитках тяжелых капителей гнездились птицы.

Сначала я все время проводил на площадке один.

Потом туда стал приходить смуглый высокий человек в серой куртке странного покроя. В первые дни мы, словно по взаимному уговору, не обращали внимания друг на друга. Но, кроме нас, здесь почти никто не бывал, и мы, постоянно встречаясь, стали в конце концов обмениваться кивками. Но никогда не разговаривали. Я читал книгу, а незнакомца все время, видимо, беспокоила какая-то мысль, и, занятый ею, он не хотел вступать в разговор.

Приходил этот человек всегда вечером. Солнце уже висело над Северной косой, за которой громоздились белые здания Консаты. Море теряло синеву, и волны отливали серым металлом. На востоке, отражая вечернее солнце, окрашивались в розовый цвет арки старой эстакады. Она стояла на краю Ратальского космодрома, как памятник тех времен, когда планетные лайнеры не были еще приспособлены к вертикальному взлету.

Придя на площадку, незнакомец садился, как и я, на цоколь колонны и молчал, подперев кулаком подбородок.

Он оживлялся только, когда на берегу появлялись школьники.

Встав на верхней ступени лестницы, этот человек следил за их игрой и ждал, когда светлоголовый мальчуган в черно-оранжевой полосатой куртке-тигровке заметит его и помчится наверх. Каждый раз он мчался с такой быстротой, что наброшенная на плечи тигровка развевалась, как пестрое знамя.