«Вас зовут четверть третьего?»

Я не отвечал. «Опель» обогнал меня и остановился чуть впереди. Профессор пулей вылетел из машины. Он открыл дверцу и без лишних слов втолкнул меня в автомобиль. Я упал на сиденье и несколько минут лежал, тяжело дыша. С непривычки. Давно я уже так не бегал! Потом сообразил, что он меня может сейчас отвезти в свою лабораторию, положить на чугунную плиту, опутать проводами, а потом со злорадством ожидать, когда на экране большого прибора зеленая линия замрет и выпрямится…

— Ах ты, гад! — прошипел я и на ходу выскочил из машины…

…Очнулся я уже в лечебнице. Маленькая белая палата. Одна кровать. Полузанавешенные окна.

Этакое кругом чистоплюйство. Дорогая, видно, лечебница. Как я их надул! Пусть лечат. Пусть! А платить будет Пушкин.

Потом пришла сестра, сделала мне укол и снова укатилась. Я лежал, смотрел в потолок. Начал обдумывать план побега. Самое главное — это раздобыть одежду. А остальное приложится.

Одно я уже решил твердо — профессор меня больше не увидит. Я ему не белая мышь. «Маус, маус, ком хераус!» Видали? Как говорит поэт, «лучше уж от водки умереть…», и все такое.

Через несколько минут после ухода сестры появился профессор.

Видно, она ему сказала, что я очнулся. Профессор сел на стул около койки, взял мою руку, пощупал пульс, потрогал голову, посмотрел на доску, где записывалась моя температура. Потом спросил.

— Ну, как чувствуете себя, Иван?

Я молчал, с неприязнью разглядывая его.

— Теперь уже все в порядке, — продолжал он. — А было очень плохо. Воспаление легких. Фрау Гросс просидела около вас два дня. И еще двое суток дежурила вот эта милая девушка.

Он показал на заглянувшую в комнату молодую сестру. Она улыбалась. Я мельком взглянул на профессора. Он тоже улыбался.

Прямо цвел. Блестел, как медный пятак.

— Знаете, Иван, почему погибла Рената? — спросил он.

— Не знаю никакой Ренаты и знать не хочу.

Он рассмеялся.

— Рената — это белая мышь, которая погибла во время опыта. Так вы знаете, почему она погибла?

— И знать не хочу, — повторил я упрямо.

— Я виноват в этом. Какая глупая случайность. Я забыл выключить ток, и экранирующая сетка над металлической плитой оказалась под напряжением.

Час от часу не легче! — подумалось мне. — Одно дело — умереть во имя науки, черт возьми! И совсем другой коленкор, если тебя шлепнет током, как какого-нибудь бандита на электрическом стуле. И все по милости этакого рассеянного болвана. А теперь он счастливо смеется. Потом, когда мои останки выкинут на помойку, он через несколько дней счастливо заржет: «Эврика! Нашел! Этот тип умер от того, что я забыл вынуть из его черепа нержавеющий скальпель! Какая рассеянность! Надо быть в следующий раз внимательнее. Так-то!»

— Нет, вы подумайте, Иван! Какая глупая случайность! — снова донеслось до меня.

Я отвернулся к стене. Профессор еще раз что-то говорил, но я вдруг уснул. Проснулся почти через сутки. В палате было очень светло. Светило солнце, небо было голубое — явление не частое в ноябре. Стало как-то хорошо, спокойно. Даже профессор с его мозговыми извилинами перестал меня волновать, и все такое. А он, профессор, тут как тут.

— Ну, как дела, Иван? Вы, кажется, поправляетесь. Температура почти нормальная. Но полежать еще придется. Все-таки воспаление легких — не шутка, да и ударились вы сильно, ведь машина шла быстро. Нужно полежать. А потом начнем опыты.

Я опять представил себя в новом костюме, белоснежной рубашке, с сигарой, хорошей сигарой, за рулем машины, хотя бы «Опеля», как у профессора. И промолчал. Да еще начал себя убеждать, что такие случайности, как с той белой мышью, бывают везде. Волков бояться — в лес не ходить! И все такое!

Вот вам пример, что делают деньги с человеком!

Только вчера я готов был раздавить этого мышиного профессора.

А сегодня… Сегодня опять сам лезу под нож. Опять продаюсь. Вот тебе и ушел. И от бабушки ушел и от дедушки ушел…

А лиса, то бишь господин профессор, меня — Ам! — и съела.

6. АЛЬФА-РИТМЫ… АЛЬФА-РИТМЫ…

(рассказывает, профессор Оттокар Шиндхельм)

Опыты мы начали через семь дней после выздоровления Никифорова. Неделю я дал ему отдохнуть и немного привыкнуть к своему положению. Он осваивался с лабораторией, наблюдал за опытами с белыми мышами и шимпанзе. Опыты с животными проходили блестяще, и Иван в конце концов успокоился. Для большего эффекта я сам сел в кресло и показал Никифорову, как снимают электроэнцефалограмму. Альфа-ритм великолепно выделялся на линии записи всплесками одинаковой амплитуды и имел классическую частоту 10 герц.

Если говорить начистоту, то меня беспокоило одно обстоятельство: я знал, что рефлекс времени у человека и у животных различен. Итальянцы делали опыт с людьми и животными: поместили людей и петухов в абсолютно темную пещеру. Оказалось, что животные сохранили свой обычный жизненный ритм, а люди через неделю полностью потеряли чувство времени.