Варшавка

Жилина уже давно не называли вот таким полным именем. Он оглянулся и не узнал сибиряка — таким он показался строгим, повзрослевшим и бледным. Неуверенно примостившись на край кровати-топчана. Костя вглядывался в товарища, соображая, с чего бы начать. Но тот начал сам:

— Снайперы, брат, появились. Дышать не дают.

Костя искренне удивился. Противник с лета вел себя спокойно. На снайперские выстрелы отвечал либо пулеметным, либо минометным огнем. В прицельный винтовочный огонь он явно не верил. И вдруг — снайперы…

Но все то подспудное, что копилось в душе, свершая какие-то сложные, еще непонятные для самого Кости передвижки в его сознании, сразу подсказало: а как же иначе? Законно.

Противник — не дурак. Он умеет огрызаться.

И все-таки Костя спросил:

— А может, случай?

— Нет, Костя, не случай. Нет… — Колпаков трудно вздохнул, и в нем что-то заклокотало. — Это точно — снайпер меня купил. Здорово купил.

— Ладно. Рассказывай по порядку.

Жилин зачем-то расстегнул халат и наклонился, но сейчас же понял, что поступает неправильно: нужно было посочувствовать, успокоить, сказать какие-нибудь бодрые, добрые слова. Но Колпаков воспринял все происходящее как наиболее правильное.

— Они, понимаешь, раньше появились, трех или четырех убили. Вот мы и решили их… перехитрить. Сделали чучела… все чин чинарем. — Колпаков перевел дух, — а Костя насторожился: чучела — это хорошо. В газете он читал, как это делают другие. — И, понимаешь, сволочь какая хитрая… вроде бы купился на чучело, выстрелил… и я только наметился, только на пенек его насадил и… еще подумал… чтой-то его, однако, слишком уж хорошо видно, а тут… он сбоку, под углом и всадил.

— Выходит, ты тоже чучело на пенек посадил? — по-командирски строго спросил Жилин.

— Выходит…

— А как же он тебя засек? Вы что ж там, без маскхалатов кантуетесь?

— В халатах. И каски крашеные. И винтовки бинтами обмотали. Все правильно, а вот…

— Черт-те что, обратно, получается… — возмутился Костя. — Ну, ладно, кого б другого, а тебя ж… Ты ж маскировку лучше меня знаешь.

— Вот… Лежу — думаю.

— Думаю… Откуда знаешь, что он под углом стрелял? Видел, что ли? Или слышал выстрел?

— Выстрела вроде бы не слышал. Но, однако, здесь уж, лежа, понял — под углом. Потому что пуля вот здесь вошла, — Колпаков показал правой рукой, куда вошла и где вышла пуля. — А здесь мясо вырвала. Подпиленными пулями, сволочь, стреляют.

— Потому и низко попал, — сразу поняв, в чем дело, сказал Костя и пояснил:

— У пули с подпиленным кончиком сопротивление больше, она и отклоняется вниз. Он опять подумал, представил себе передовую, себя на ней и вражеского снайпера и уточнил:

— Выходит, по пробоине направление определил?

— Выходит… Ну, ты скажи, как же он меня на слегу заметил? Я ж весь в белом.

— Не знаю… Солнце откуда светило?

— Не было солнца. Хмарь.

— Верно… Солнца ни разу не было. Может, шевельнулся, а может, еще что…

Они опять и опять перебирали подробности злосчастной охоты, и Костя все дальше и дальше уходил от дома отдыха и все ближе к передовой. Он уже видел ошибку ребят — чучела поставили слишком близко к огневой. Следовало бы подальше. А так что ж… Так противник прав. Заметил чучело, а рядом — снайпер. От одного ориентира к другому перескочить взглядом раз плюнуть. А вот с пробоинами… определять направление выстрела по пробоинам — это Колпаков придумал здорово. Хорошо придумал…

И тут Костя осознал, по каким пробоинам определял Колпаков.

Жилин сразу словно вернулся в медсанбат и ощутил страшный палатный воздух. Теперь с соседней койки на него наносило мучительным запахом гниющего мяса. Под горло подкатился комок, и он посмотрел койку. Там лежал смуглый, черноволосый узбек или таджик. Его маслянисто-черные глаза с удивлением смотрели на Костю, как будто раненый не верил, что есть еще на белом свете вот такие здоровые, бравые сержанты, как Жилин.

— Я тут принес тебе кое-чего, — торопливо заговорил Костя, вытаскивая из карманов подарки. И, наклонившись, шепотом спросил:

— Чегой-то он так… воняет?

— Нога у него под гипсом гниет, — спокойно объяснил Колпаков.

Это само собой разумеющееся поразило Костю, и Колпаков заметил это.

— Кость ему повредило. В гипсе срастается. А мясо без воздуха гниет.

— Мучается?

— А как же… можно сказать, сам ту ногу… спасает. — И уже словно гордясь и своей причастностью к чужим, неизвестным другим решениям и страданиям, пояснил; — Ногу б ту нужно, однако, отрезать — и все дела. А он — выпросил оставить. Говорит, лучше помучаюсь, а с ногой буду. — Посуровел, подумал, добавил:

— Один тут, понимаешь, хоть ногу, хоть руку отдаст, чтоб не возвращаться, а этот…

Костя отодвинулся и задумался. Да-а… Вот оно как… Бережет ногу, чтобы опять уйти на фронт, опять играть со смертью в кошки-мышки…

— Нальем ему? — тихонько спросил Костя, и Колпаков уже с высоты своего положения покровительственно усмехнулся.

— Однако, не ему одному. Всем нужно. Ребята! — крикнул он и поморщился от боли, — Давайте кружки. Дружок тут кой-чего притащил.