Вариант Юг

- Выдержки из речи товарища Ленина на Всероссийском Съезде Военного Флота 22-го ноября 1917-го года. - Петренко прокашлялся, и продолжил: - Нас осыпают градом обвинений, что мы действуем террором и насилием, но мы относимся к этим выпадам спокойно. Мы говорим: мы не анархисты, мы сторонники государства. Да, но государство капиталистическое должно быть разрушено, власть капиталистическая должна быть уничтожена. Наша задача строить новое государство, государство социалистическое. В этом направлении мы будем неустанно работать, и никакие препятствия нас не устрашат и не остановят. Уже первые шаги нового правительства дали доказательство этому. Но переход к новому строю процесс чрезвычайно сложный, и для облегчения этого перехода необходима твердая государственная власть. До сих пор власть находилась в руках монархов и ставленников буржуазии. Все их усилия и вся их политика направлялись на то, чтобы принуждать народные массы. Мы же говорим: нужна твердая власть, нужно насилие и принуждение, но мы его направим против кучки капиталистов, против класса буржуазии. С нашей стороны всегда последуют меры принуждения в ответ на попытки - безумные, безнадежные попытки сопротивляться Советской власти. И во всех этих случаях ответственность за это падет на сопротивляющихся.

Петренко прервался и обратился к Ловчину, с которого старался во всем брать пример:

- Андрей, что скажешь насчет этой речи?

Ловчин осторожно повернулся на бок и посмотрел на моряков. Они глядели на него словно на бывалого ветерана, вернувшегося с поля боя. Братишки ждали ответа, и Андрей его дал:

- Правильно мужик говорит. Давить надо контру. Словно сорняк ее выбивать. Сотни лет нас помещики и их прислужники к земле гнули, под ярмо загоняли. А теперь мы за все отыграемся, и свое государство построим. Не будет у нас с капиталистами, дворянчиками и офицериками мира. Никогда. А все потому, что разные мы. Должен победить кто-то один, кто другую сторону под себя подомнет. Без этого никак. Вы ладно, на флоте недавно, а я здесь уже три года, четвертый пошел, и все обиды от золотопогонников помню. Я не забыл как меня, за не восторженное отношение к царю-батюшке по приказу нашего командира унтера кусками швартовных концов избивали. И как я в карцере на хлебе и воде две недели сидел. А когда у меня отец помер, и я на его могилку поехать хотел, вместо краткого отпуска меня, за дерзкую просьбу, на десять суток в трюм кинули, под пайолы, масло ветошью вычерпывать. И теперь я должен офицерам все простить, и признать их за равных? Нет уж, они свое получат. Точно так же, как и тот гад, который в меня шмальнул.

- Так и с кем нам теперь быть? Меньшевики одно говорят, эсеры другое, а большевики третье. За кем правда?

- Мы за большевиков и за Ленина, который верно сказал, что сейчас необходимы террор и насилие. Вы были на кладбище?

- Да, - подтвердил Петренко.

- Значит, видели, что происходило. Севастопольский Совет, где эсеры с меньшевиками засели, запрещает контру давить. А большевик Пожаров, наоборот, за нас, за матросов. Свой человек и программа у его партии верная.

На слова Андрея матросы согласно закивали. В кубрике повисла тревожная тишина и, видимо, чтобы развеять ее, Илья перевел разговор на другую тему:

- А где твоя гармонь, Андрей?

- Браточкам из отряда отдал. Мне она теперь без надобности. Играть одной рукой не получится, а им в самый раз. Как отобьют у казачков и корниловцев Ростов, так и сыграют на похоронах Корнилова и Каледина.

- Да-а-а, а хорошо ты наяривал, особенно «Яблочко»... - протянул молодой матрос.

- Ша! Не трави душу.

Ловчин оборвал его. После чего повернулся на другой бок и постарался заснуть. Но сон долго не шел, на сердце у него было неспокойно, и оно переполнялось злобой к золотопогонной сволочи, которая продолжает расхаживать по Севастополю. И чтобы отвлечься, невольно, он опять прислушивался к Петренко, который продолжал читать выдержки из речи товарища Ленина: